На берегах Невы. На берегах Сены. На берегах Леты

                              И взглядом грустным и томящим                              Ахматова глядит на всех.                              Был выхухолем настоящим                              У ней на муфте драный мех.

Позднее Ахматова так изменила последние строки:

                              Был выхухолем настоящим                              У ней благоуханный мех.

Я хочу также развеять миф о том, что между Ахматовой и Блоком был какой-то роман. Это неправда. Блок даже не очень любил ее стихи. «Анна Андреевна, – говорил он, – читает как будто для мужчины, в то время как читать надо для Бога». Миф этот возник из ахматовского стихотворения «Я пришла к поэту в гости…»

И еще я хочу немного поправить Н. Оцупа, который написал, что Гумилев поручил ему составить второй Цех поэтов. Это было бы совершенно невероятно, потому что Гумилев страшно держался за власть и никого не подпустил бы на пушечный выстрел к своим правам, как он их понимал. А в последние годы Оцуп даже не был больше другом Гумилева, потому что он способствовал однажды тому, что председателем Союза писателей выбрали Блока, а не Гумилева. Позднее Г. Иванов с помощью одного голоса (он просто подцепил кого-то на улице) восстановил председательство Гумилева.

Русская мысль (Париж). 1990. № 3854.

ОБ ОДАРЧЕНКО

Только недавно я обнаружила на своей полке белую книгу, прекрасно изданную, неизвестно кем мне принесенную, – Юрий Одарченко «Стихи и проза». Открыла ее и зачиталась. Стихи Одарченко я хорошо знаю, а вот прозы его никогда не читала и была сразу же ею очарована. Но все по порядку.

Книга начинается с очень умной, содержательной статьи К. Д. Померанцева, большого друга Одарченко. Был Одарченко и нашим с Георгием Ивановым другом. И я вдруг совершенно ясно увидела его перед своими глазами. Он был человеком во всех отношениях необычайным, совершенно особенным и во многом непонятным, как, впрочем, и его творчество.

Я познакомилась с ним у Владимира Смоленского. В тот же день встретил его впервые и Померанцев. Одарченко сейчас же пригласил нас участвовать в литературном альманахе «Орион» и принялся расхваливать мое стихотворение «Сияет дорога райская…», где есть строки:

                               Идет Иван Иванович                               В люстриновом пиджаке,                               С ним рядом Марья Филипповна                               С французской книжкой в руке.

Они привели его в восторг. Через них, как он сам признался, у него появилась «Клавдия Петровна» в стихотворении с великолепным финалом:

                               Подошла к дверям. В дверях                               Обернулась. Смертный страх                               В помутневших зеркалах.                               На паркет упала… Ах! Клавдия Петровна.

В тот вечер он читал «На волне гребешок – значит женщина утонула…», и мы все высоко оценили эти стихи. С этого памятного чтения и началась наша дружба. Закончив очередное стихотворение, Одарченко сейчас же звонил мне и долго, во всех деталях, не менее часа, разбирал его. Вообще писал он довольно легко, но порой заходил в тупик, не будучи в состоянии найти две-три строчки.

Помню, как он бился над своим прелестным «слоником» (стихотворение «Чистый сердцем»). Он никак не мог справиться со строфой, начинающейся: «Как такому тяжелому Бог / Позволяет ходить по канату?» Оказалось, что он промучился с этим целую неделю. Я предложила тогда вариант последней строчки, который он с радостью принял, и получилось: «Тумбы три вместо маленьких ног, / А четвертая кажется пятой».

– Вот еще одно место, которое у меня никак не выходит: «Если так, то подрежем канат» и так далее. Ну как тут кончить?

Подумав, я посоветовала: «Ах, мой слоник!.. – туда и дорога». Опять он страшно обрадовался, и таким образом завершилась предпоследняя строфа. Одарченко был мне чрезвычайно благодарен за эту помощь и даже склонен был преувеличивать ее значение. А помогла я ему еще два или три раза по пустякам. Это были мелкие правки, и я давно забыла о них.

Тогда же он намеревался посвятить мне стихотворение «Лишь для вас мои чайные розы…», кончавшееся словами:

                               А глаза на прелестном лице —                               Две зеленые мухи цеце.

Это привело меня прямо в ужас. Мне стало как-то невероятно гадко от подобного уподобления, и я начала упрашивать Одарченко снять посвящение с этого в целом хорошего стихотворения. В конце концов он нехотя согласился, но понадобились долгие уговоры.

– А я нахожу, что мне удивительно удался ваш портрет, – настаивал Одарченко, – и ваш отказ от посвящения меня задевает за живое.

Был он необычайно щедрым человеком и в то же время легкомысленным. Двери его дома никогда не запирались. Каждый из знавших его, кому почему-либо были нужны деньги, направлялся хозяином в другую комнату, прямо к шкатулке, из которой предлагалось взять сколько нужно. И никогда не просил он этих денег обратно. Если же возвращали, то Одарченко считал, что должнику это по карману.