На берегу неба

Наутро гора была, как всегда, до половины закрыта тучами. С севера ветер нес бус – холодную водяную пыль, пронизывающую все вокруг влагой хуже дождя. О приключившемся со мною ночью я не сказал Архипу ни слова. Погода была, конечно, и по-человечески отвратительная, и неблагоприятная для измерений: давление не стояло на месте, и высотомер, работающий, как известно, по принципу барометра, как раз в такой день мог выдать показания с наибольшей погрешностью. Но после минувшей ночи ни одного лишнего часа оставаться на этом месте я не желал. Подкрепившись, мы собрали лагерь и тронулись вверх на перевал. Часа четыре длился подъем наш по дну ущелья, откуда навстречу бежал ручей мутной воды. Нелегко это восхождение нам далось, и, прямо скажем, ничто не радовало в этот день взор: мертвый колотый камень под ногами, черный глинистый сланец, кое-где покрытый осклизлым бурым лишайником, грязные массы слежавшегося прошлогоднего снега внизу у ручья да туман наверху – вот и все, что мы видели. Но всякому подъему бывает конец. Мы вошли в туман и, ломая ноги на осыпях крупных камней, вышли наконец к седловине, откуда прямой путь был к вершине Нумд-Хэня.

Чего бы только не отдал я минувшей ночью, чтобы оказаться здесь! Здесь все было реальным – ветер, камни под ногами. Проклятые камни, острые и угрюмые, как зубья затаившегося капкана, сланцы – сдавленные колоссальным давлением глины древнего моря, не заключающие в себе ровным счетом никакой, даже геологической, поэтики, нисколько не напоминающие ночной колонны, мерцающей драгоценными искрами внутреннего света – но зато реальные. Реальные, как тяжесть рюкзака. Как пот, заливающий глаза…

Через час мы достигли вершины, выйдя на открытое, ничем не защищенное от ледяного ветра плато, и целиком оказались во власти окружающего нас со всех сторон тумана. Внизу был туман, наверху – туман, под ногами – блестящая от воды каменистая пустыня, совершенно безжизненная. Без клочочка мха даже, только покрытая удивительным узором – гигантскими каменными кольцами из глыб белого кварца, выломанных мерзлотой из недр горы. Я походил взад и вперед по этому неприветливому нагорью и убедился, что мы действительно достигли высшей точки.

– Вот мы и дошли до вершины, Архип, – сказал я.

Возможно, в словах моих прозвучало невольное торжество из-за того, что я полагал, что ставлю точку в нашем вчерашнем нелепом споре. Я торжествовал победу над своим вчерашним ночным ужасом. Но я никак не ожидал услышать от Архипа ответ:

– Никто из живых людей еще не видел вершины…

Я подумал, что спорить бесполезно: с какого-то момента мы, к несчастью, совершенно перестали понимать друг друга. Высотомер был в порядке, и я произвел измерения, которые при пересчете и дали уже упоминавшуюся мною цифру – высоту 778 метров над уровнем моря, – которая на крупномасштабных картах значится как гора Безымянная.

Вся жизнь моя прошла в работах на Севере. К только что рассказанному дальнейшее прямого касательства не имеет, хотя я не позабыл о случившемся со мною на Новой Земле. Я много перечитал, интересуясь природой арктических галлюцинаций, – но эта тема слишком обширна, чтобы походя касаться ее. Я выяснил, что Архип говорил правду, и ненцы, жившие в районе Маточкина Шара, действительно называли безымянную для нас вершину Нумд-Хэня, что в буквальном переводе означает «ствол, подпирающий небо».