На берегу неба

Из леса дорога вывела на сильно заболоченную, поросшую диким шиповником равнину. Повсюду перламутром отраженного неба блестела вода. Вот-вот, казалось, пойдет дождь. Она закрыла глаза, чтобы не потеряться в этом однообразии. Сашка упорно вел буксующий и задыхающийся грузовик к краю земли – голому песчаному гребню, за которым сквозило унылой пустотой серое небо. Когда он достиг цели, ветер из-за гребня ударил по стеклам кабины мелким песком. Она открыла глаза. Перед нею был океан. С тяжелым гулом волны разбивались о черный пляж, заваленный грудами белых, как кости, веток. Над океаном низко шли тучи, добавляя мрачного торжества музыке серых волн, которые били в берег неторопливо, но с такою спокойной силой, что под ними вздрагивала земля.

– Повезло нам! – опять заорал Сашка весело. – Тихо сегодня! А то б не проехали, до самых колес волна добивает!

Страшно было спокойствие океана. Она подумала, что если бы вдруг его волны подступили к крымским берегам, то любимые ею набережные, кофейни, виноград у мансарды, резные зеленые тени, улитки и даже та одинокая скала, где мальчик Олег всю ночь по-своему признавался ей в любви, – все это в один день было бы смято, выстужено, замыто черным песком…

Они поехали по прибойке, но на этот раз недолго: пляж рассекала река.

– Ну вот, – сказал Сашка, заглушая мотор. – До устьёв добрались. Отсюда к дому двинем…

Снаружи был ветер. Там, где река вливалась в океан, на мутных волнах качались чайки. На противоположном берегу Лена заметила домик – тоже черный, почти сливающийся с бесконечными песками побережья. Рядом с домиком стояла какая-то расплющенная гусеничная машина, каких она прежде не видела. Людей не было.

Все выбрались из грузовика. Шварц достал бинокль и со своею почти комичной серьезностью принялся разглядывать другой берег в бинокль. Ей было холодно и хотелось есть.

– Э! – позвал вдруг Шварц.

– А? – отозвался Сашка.

– Приготовьтесь-ка к работе.

– А что там? – спросил Николай. – Опять в Озерной ловят?

– Двумя сетками нерку берут.

Она ничего не могла понять, и, даже когда прыгающим, выпуклым глазом бинокля поймала трех человек, копошащихся у воды под тем берегом, ей все неясно было: они кто – браконьеры, что ли?

Все совершалось непонятно и до странности медленно. Сашка сплевывал, хлопал себя по карманам, проверяя, положил ли в комбинезон сигареты и спички; Николай, надев болотные сапоги, принялся грызть сухарь. На том берегу тоже никто особенно не беспокоился. Трое долго и бестолково топтались на песке, но потом один из них, в оранжевом, с явной неохотой вошел в холодную воду реки и стал вытягивать из воды какие-то веревки.

– Снимают сетку, – отобрав у нее бинокль, сообщил Шварц.

Сашка перестал, наконец, ощупывать себя и подошел к нему ближе.

– Ты думаешь что? Лодку надувать будем? Снесет ведь в океан…

– Унесет к чертовой матери, – подтвердил Шварц. – Если на лодке, то выше соваться надо, километра на полтора.

– А ты дай ракету, – посоветовал Сашка. – Мурзилка, он пугливый, пришлет вездеход.

Шварц дал ракету.

Она неярко погорела над рекой и погасла, никем, кажется, не замеченная на том берегу. Шварц, однако, продолжал смотреть в бинокль.

– Сам поведет, – сообщил он, наконец.

– Кто?

– Мурзилка, бригадир ихний.

– А почему «Мурзилка»? – спросила она.

– Да потому что он такой… замурзанный весь, – встрял Сашка. – Драный, как старый мишка плюшевый…

Николай повел на Сашку желтым глазом.

– Ну ты даешь… Фамилия у него Мурзин. Александр Максимыч Мурзин, тебе тезка. Ты человека брать собрался, а как зовут – без понятия?

– Не боись, без фамилии разберемся, – хохотнул Сашка.

Между тем вездеход – плоская коробочка на гусеницах – задымился на том берегу и, совершив какой-то нелепый маневр, плюхнулся в реку, сразу уменьшившись наполовину. Издалека, перекрывая плеск воды, донесся натужный, почти жалобный вой его мотора.

– Плывет? – изумилась она.

– Не, по дну… – сказал Сашка. – Слышь, как воет? Течение сильное…

В движении машины была странная рваность, которая особенно стала заметна, когда вездеход выполз на берег и с нарастающим грохотом, зарываясь то вправо, то влево, помчался к ним. Все объяснилось, когда ржавая, до красноты облупившаяся и, как дуршлаг, истекающая водой громадина с лязгом остановилась возле них и в пустое окно кабины она разглядела лицо водителя: безнадежно-пьяные, бессмысленные глаза и рот, силящийся выговорить: «От уж не ждали, гражданин начальник, от уж…»

Она попятилась. Этот человек и эта груда ржавого лома на гусеницах возникли из какой-то такой жизни, о которой она прежде не знала, да не желала бы знать. А человек, как назло, именно на ней остановив взгляд своих неживых глаз, силился выбраться из кабины, но не мог, он лишь шевелился и таращил глаза, как разбуженное ночное животное.

– Здравствуй, Максимыч! – вдруг громко сказал Шварц. – Пугливый ты: попал на уду. Теперь вези нас к себе. Покажешь, какие безобразия ты творишь…

Человек в кабине перестал возиться и обмяк на сидении, разом сделавшись нестрашным и жалким.