— На катапульте, так на катапульте, мне не привыкать! — спокойно согласился Телюков.
В душе он даже хотел, чтобы именно в эту ночь ему посчастливилось один на один встретиться с нарушителем. Если уж лезут провокаторы, то пускай лезут в его, Телюкова, дежурство. Он уж даст наглецам прикурить! Так даст, что неповадно будет. Второй раз не захочется рисковать…
Заручившись согласием командира полка на первый вылет по сигналу КП, Телюков пребывал в отличном настроении, шутил с товарищами, сыпал остротами.
— Ты, Вано, — говорил он стажеру академии капитану Махарадзе, — ложись спать. Можешь преспокойно храпеть до утра; после меня тебе все равно нечего будет делать в воздухе.
— Знаешь, слепой сказал — увидим! — ответил Махарадзе, который тоже был не менее опытным и боевым летчиком-истребителем.
— Ложись, князь, ложись! Кстати, почему это тебя князем величают? Ты что, действительно голубой крови?
— Голубой.
— Не болтай!
— Серьезно.
— А как же тебя в партию приняли?
— Так и приняли. И в академию взяли.
— Странно. Осколок именитого рода и вдруг — в партию.
— А вот так, брат, получилось…
Завязался тот досужий разговор, который, пожалуй, можно услышать только в дежурном домике, где летчики-перехватчики днюют и ночуют, иногда месяцами сидя без дела, но не имея права никуда отлучаться. Каждую минуту, каждое мгновение любого из них, а быть может, и всех вместе могут поднять в воздух. Летчикам разрешается спать, но одетыми, держа при себе шлемофон и сумку с кислородной маской; разрешается играть в шахматы, в домино, читать книги, слушать радио. Одним словом, развлекайся, но никуда не отлучайся.
Этой ночью подполковник Поддубный тоже дежурил в роли рядового летчика, и его тоже заинтересовало, почему в самом деле Махарадзе называют князем. Шутят, что ли?
— Да нет, есть в этом доля правды, — смутился Махарадзе, когда командир спросил его об этом. — Познакомился я с одной девушкой, — начал он неторопливо, — а вскоре и свадьбу сыграли. Месяц спустя ко мне в авиационный городок приехала теща в гости. Посмотрела, как мы живем-поживаем, а потом шепчет мне доверительно: «Ты, Вано, — говорит, — не забывай, что ты теперь не какой-нибудь простолюдин… Ты забудь, что отец твой пастухом был. Ты теперь князь». Я подумал, что она маленько того… Нет, гляжу, вынимает теща из-за пазухи какие-то засаленные бумаги. А на тех бумагах — черным по белому — гербы старинные… Читаю. Оказывается, все правильно. Моя теща — княжеская дочь, а моя, значит, жена, выходит — княжеская внучка. Так получается.
Обидно мне стало и как-то не по себе… Схватил я те бумаги и хотел в печку сунуть. Сословия, говорю, давно отменены и не позорьте, мамаша, доброго моего имени. Ох и взялась же она за меня и давай отчитывать! И негодяй я, и плебей, и простолюдин, кем только на обзывала! Слушал я, слушал да и указал теще на дверь. Заодно и жену хотел туда же спровадить. Но оказалось, она за меня. Говорит: господи, как мне осточертела эта возня с гербами!
Ну, теща ушла, а я призадумался. Что ж теперь делать? Только-только в кандидаты партии вступил, и отец у меня коммунист, а тут такая петрушка… Обратился за советом к секретарю партийного бюро. Так, мол, и так, говорю. Женился, а жена, говорю, оказалась осколком титулованного рода — внучка князя. Секретарь выслушал и пальцем мне грозит: не крути, говорит, Вано, хвостом! Женился — живи!
Не поверил, значит. Я — к замполиту полка. Так и так — и опять за свое. Жена, мол, с прошлым, внучка князя, как быть?
Поглядел на меня замполит, усмехнулся, а потом сказал с досадой: «Всяких субчиков, охотников разводиться, встречал, а с такими еще дела не имел!» Я ему твержу: серьезно, мол, докладываю.
Не поверил и замполит.
Тогда обратился я к начальнику политотдела, взял рангом выше. Выслушал он меня очень внимательно и говорит: «Ума у тебя палата, а разума маловато. Обед сама готовит?» — спрашивает. «Сама», — говорю. «И белье сама стирает?» — «Сама», — говорю. «И полы моет или служанку нанимает?» — «Моет, — отвечаю, — сама, да еще иной раз пуговицы на мундире асидолом чистит, штаны гладит». — «Так какая же она княжна? Трудящийся человек — это уже наш человек. Живите себе, товарищ Махарадзе, ведь вы любите свою жену?» Я признался, что люблю. Так и живем. И сын у нас есть.
Капитан Махарадзе рассказывал эту историю с грузинским акцентом, с добрым народным юмором. Поддубный и Телюков хохотали от души.
— Ну, ты артист, Вано, ей-богу, артист! — восхищался Телюков.
В определенное время к дежурному домику подкатил грузовик, за окном сверкнули фары. У Телюкова екнуло сердце. Привезли ужин.
Нина вошла не то в собачьей, не то в волчьей дохе и в таком же сером меховом капюшоне. Ее можно было принять за эскимоску.
С той поры как Телюков получил пощечину, он больше не заигрывал с девушкой. И злился на нее, и стыдно ему было. «Аллах вас всех возьми! — рассуждал он. — Что же это получается? Какая-то девчонка залепила пощечину офицеру-летчику!»
И сейчас, увидя ее, он отвернулся, даже не поздоровался.
А сердце все же екнуло. С чего бы это?..