На Ельнинской земле

Посреди зала стоял большой продолговатый стол. За ним мы завтракали, обедали и ужинали. Мы — это временно проживающие в двух комнатах военные, письмоводительница и я. Еду нам приносили из кухни лазарета.

Особое мое внимание привлекал стоявший у стены «квадратного зала», совсем рядом с дверью моей комнаты, небольшой стол, буквально заваленный «тонкими» иллюстрированными журналами. Там, думается, можно было найти все журналы подобного типа, какие только выходили в Москве и Петрограде.

Я скоро заприметил две немаловажные вещи: во-первых, количество журналов на столике не только не уменьшается, а, наоборот, увеличивается за счет поступления новых номеров; во-вторых, никто и никогда не читает этих журналов, никто не интересуется ими.

Поэтому очень часто я подсаживался к столику, который, словно магнитом, притягивал меня к себе, и начинал разбирать журнальные залежи. То, что мне особенно нравилось, я откладывал в сторону, а потом переносил в свою темную комнату и складывал на широчайшем матраце, как бы сооружая для себя «подушку». Но тайным желанием моим было увезти эти отобранные мною журналы домой — в Глотовку. Я думал, что осуждать за это меня никто не стал бы: ведь здесь эти журналы никому не нужны, а в Глотовке… ох, как здорово было бы, если бы они очутились там!..

6

Поселившись в лазарете «Трудовое братство», я в самые первые дни буквально изнывал, не зная, как убить время, что делать, куда девать себя: я еще не привык к новому месту, к новому для меня распорядку жизни, не сжился с людьми, с которыми довелось встретиться, и даже немного побаивался их. Да и люди эти, казалось, не замечали меня, хотя я был рядом с ними.

Исключение составлял, пожалуй, лишь швейцар Яков (так его звали все, а я — дядей Яковом). Он со своей женой жил в маленькой комнатенке, расположенной в вестибюле под лестницей, которая вела в верхние этажи здания. И именно он принял во мне живейшее участие.

Дядя Яков постепенно и как бы совсем незаметно начал приучать меня к новой обстановке, к людям, работавшим или жившим в лазарете, подсказывал мне, что и как я должен делать, как лучше поступить в том или ином случае. Я очень быстро привязался к нему и начал чувствовать себя не так уж одиноко.

Знакомство с Москвой я начал сразу же после приезда. Я подолгу бродил по улицам и переулкам Москвы, но делал это пока с большой осторожностью, так как боялся, что заблужусь. Я тщательно запоминал, где и в какую сторону свернул, и прикидывал, куда следует повернуть, когда буду возвращаться обратно.

Заблудиться я не заблудился ни разу. Но возвращался домой всегда невеселый и недовольный, и вот почему: я, конечно, с большим интересом наблюдал на улицах и в переулках за всем, что мне попадалось на глаза, но больше всего привлекали мое внимание те места, где в киосках или просто у столиков с навесами продавались газеты, журналы, книги… Всего было так много и все такое новое и интересное для меня, что я подолгу простаивал у иных киосков и столиков, не в силах оторваться от всего этого печатного изобилия. Я забрал бы, купил бы все сразу, за исключением разве только газет: газет я не любил, а вернее — не понимал; если же что и читал в газетах, то только стихи. Но стихи в тогдашних газетах появлялись редко. Купить я, однако, ничего не мог: даже «Газета-копейка» была мне не по карману. И волей-неволей я возвращался в свое прибежище в 3-м Неопалимовском переулке, не будучи обременен никаким, даже малейшим приобретением.

7

Однажды, вернувшись с прогулки по Москве, я увидел, как с деревянного диванчика, поставленного у стены вестибюля специально для посетителей, поднялась женская фигура и устремилась мне навстречу. В плохо освещенном вестибюле я не сразу узнал, что это была сестра моя Анна, работавшая на текстильной фабрике и жившая где-то в Замоскворечье. Я уже в день приезда послал ей письмо, указав в нем, где меня можно найти. Воспользовавшись первым же воскресным днем, сестра и приехала навестить меня.

Я обрадовался ее приезду, но в то же время мне было как-то неловко. Пригласить сестру в свою комнату я не мог: это почему-то не разрешалось, а сидеть с ней в вестибюле и разговаривать при людях, которые то приходили, то уходили, — какая же это встреча!.. Поэтому свидание наше продолжалось недолго.

Я решил немного проводить сестру, чтобы поговорить с ней по дороге. Это было куда лучше! Мы ходили сначала взад и вперед по переулку, а потом пришли к Зубовской площади. На трамвайной остановке, отведя меня малость в сторону, сестра достала из какого-то своего потайного карманчика белый носовой платочек, в уголке которого были завязаны все ее сбережения. Развязав узелок, она отсчитала несколько серебряных монет и, протягивая их мне, сказала:

— Это тебе, Мишенька!.. Может, на что надо будет… Больше дала бы, да нет… Все, что было, на сак потратила — купила-таки себе сак. Вот посмотри! — И она сделала при этом какое-то движение плечами, приглашая меня определить, насколько хорош ее сак.