На Ельнинской земле

Для меня представление началось с того момента, когда отряд польской шляхты ворвался в хату Ивана Сусанина и приказал, чтобы тот провел пришельцев через лес, так как сами они дороги не знали; я видел и тот дремучий, непроходимый лес, весь обсыпанный снегом, лес, куда Сусанин нарочно завел врагов своей родины и где он погиб от руки этих врагов, но откуда и сами они уже никак не могли уйти живыми…

Все это было захватывающе интересно, воспроизведено так реально, так впечатляюще сильно, что не верилось, будто лес на сцене не настоящий, а Сусанин — тоже не костромской крестьянин, а всего лишь актер театра…

Не понравилось мне только одно: почему люди на сцене не разговаривают друг с другом, как это обычно бывает в жизни, а все время поют. К чему это? — думал я. Ведь если бы они разговаривали, а не пели, было бы гораздо интересней и понятней. А то иногда и не поймешь, о чем поют: музыка заглушает слова. Короче говоря, опера мне не понравилась.

Но зато я был в совершенном восторге, когда в лазарете «Трудовое братство» устроили новогодний концерт для раненых, на котором присутствовал и я. Приехавшие в лазарет артисты пели, играли на различных инструментах. Один артист рассказывал грубоватые и далеко не остроумные «солдатские анекдоты». Но раненые живо реагировали на эти анекдоты.

Однако гвоздем концерта, несомненно, были два произведения А. П. Чехова — «Хирургия» и «Предложение», разыгранные в заключение. Было так весело, в зале стоял такой хохот, что трудно себе и представить. И я, впервые (как и на многом другом) присутствовавший на концерте, не мог даже вообразить, что может быть представление лучше и интересней, чем это. И долго потом, уже вернувшись в деревню, я, подражая актерам, рассказывал, как фельдшер рвал дьячку зуб, и воспроизводил спор о том, кому принадлежат Воловьи Лужки.

10

Я видел в Москве (поскольку мог видеть) и многое другое: побывал в Румянцевском музее, в соборе Василия Блаженного, что на Красной площади, в храме Христа-спасителя…

Всюду меня сопровождала неутомимая и всегда доброжелательная учительница Екатерина Яковлевна Щукина.

В последнюю нашу встречу с ней в Москве она привела меня на квартиру своих знакомых. Привела затем, чтобы показать какую-то техническую новинку, которая только-только появилась.

— Ты сейчас увидишь и услышишь, как пианино заиграет само собой, без всякого участия человека, — пообещала мне Щукина.

Действительно, на моих глазах хозяйка квартиры открыла крышку пианино, стоявшего у стены, положила внутрь пианино что-то вроде ленты, намотанной на специальную катушку, нажала какую-то кнопку (вероятно, включила электрический ток), и пианино заиграло.

Сейчас нетрудно понять, что в пианино заложили, вероятно, нечто вроде перфорационной ленты, на которой была запрограммирована определенная мелодия. Но в то время самоиграющее пианино многим могло показаться волшебством.

Все сидели молча и слушали. Хозяйка квартиры и Екатерина Яковлевна то и дело поглядывали на меня, очевидно полагая, что новый, «электрический» способ игры на пианино поразит меня совершенно. Однако поражен я не был. Правда, я сказал, что музыка мне понравилась и что игра без человека — это действительно интересно. Но я не сказал главного: до той самой минуты, когда учительница Щукина привела меня на квартиру своей знакомой, я не только не слышал игры на пианино, не только не видел, как обычно на нем играют, но ни разу еще не видел и самого пианино. Поэтому «электрическую» игру, которая при иных условиях могла удивить, поразить меня, я воспринял как должное, как нормальное, обыкновенное, повседневное: ведь других способов игры я не знал и потому не мог сравнивать с ними.

11

Скоро я до того привык к Москве, до того освоился с ней, что и в одиночку мог ходить довольно далеко. И однажды, когда мне стало как-то уж очень не по себе от одиночества (Е. Я. Щукина из Москвы уже уехала), я решил поехать к своей сестре. Деньги на трамвай у меня были, и название фабрики, на которой она работала, я знал.

Отправился я перед вечером. Благополучно добравшись до Большой Тульской улицы, дальше пошел уже пешком. Прошел под мост, по которому проходила неизвестная мне железная дорога, и там, за мостом, на некотором расстоянии от него, разыскал нужную фабрику.

Стало уже темно, и в многочисленных каменных зданиях, окружавших меня, вспыхнули яркие электрические огни. А я в нерешительности стоял на фабричном дворе, не имея никакого понятия, в какое здание, в какую дверь мне надо идти, чтобы найти сестру. Мимо меня то в одну, то в другую сторону спешили работницы: иные шли в одиночку, другие — группами, а то и целыми толпами. И так как все они шли быстро, торопливо, я не решался остановить ни одну из них, чтобы расспросить о своей сестре.

Наконец одна из работниц сама подошла ко мне:

— Ты чего здесь стоишь? Ждешь кого, что ли?

Я рассказал ей, что приехал к сестре, да вот не знаю, как ее найти.

— А как сестру-то твою зовут? — спросила работница.

— Анна, — ответил я. — Анна Васильевна Исаковская.