На грани жизни и смерти

Моль замолчал. Его взгляд неподвижно остановился на лампе. Губы слегка вздрагивали в уголках. Не трудно было видеть, что сейчас, вспоминая этот эпизод, он заново переживал все. Он перевел взгляд на меня. На лице его появилась усмешка.

— Это был конец для противника, для меня же — начало тревог и мучительных ожиданий своей судьбы. — Лицо Моля стало равнодушно-спокойным.

— Когда я вернулся на базу, командование встретило меня довольно холодно. Выслушав мой доклад, командир соединения отрывисто сказал:

— Нас ждет командующий флотом.

Я собрал походные документы и в сопровождении товарищей — свидетелей происшествия в море — последовал за командиром соединения. Шел с мыслями о том, что предстоит разговор, который, судя по встрече, будет не из приятных. Трудно предрешить, чем он закончится… У меня не было никаких доказательств, кроме твердого собственного убеждения в том, что я потопил противника. Остальные, кто все это видел, не были настолько уверены. Это, конечно, было не в мою пользу. Предчувствуя недоброе, я шел не очень уверенно…

У командующего сидел член Военного Совета. Прежде чем представиться, я посмотрел на их лица, пытаясь уловить настроение, но мне показалось, что настроение у них обычное, рабочее, и они ничем не взволнованы.

— Вы не выполнили мой приказ, — начал командующий флотом, — доложите подробно обстоятельства боевого столкновения и постарайтесь доказать, что потопленная вами подводная лодка действительно была противника. — Комфлотом смотрел на меня прямо, выжидательно.

Я рассказал все, как было, но ни словом не обмолвился о своих переживаниях, о том, как мне трудно было решиться на эту атаку. Какое это имело значение после того, что уже сделано, тем более, что я сознательно пошел на нарушение приказа?

— Какие еще доказательства вы можете привести, на чем основаны убеждения, что потопленный вами корабль принадлежал врагу? — строго спросил комфлотом.

— Других нет, — ответил я и почувствовал слабость в ногах. Еще бы! Я привел все доводы, которых мне казалось вполне достаточно для того, чтобы убедить командующего. А этого оказалось мало. Командующий обратился к боцману, который был со мной на мостике.

— Вы тоже уверены, что это был противник?

— Мне казалось, что это была немецкая лодка, — нетвердо ответил боцман.

— Показалось! — раздраженно повторил комфлотом и обменялся взглядом с членом Военного Совета. Тот едва заметно кивнул, очевидно, разделяя не высказанную вслух мысль командующего.

Мне стало душно. Командующий снял телефонную трубку и приказал оперативному дежурному запросить наши подводные лодки, находящиеся в Варангер-фиорде. Трубка спокойно легла на аппарат.

— Будем надеяться, что все было действительно так, как вы доложили. Но, если одна из наших подводных лодок не отзовется или не вернется по истечении срока пребывания в море и если мы не получим подтверждения вашего доклада из других надежных источников, вас будет судить военный трибунал. Вы не выполнили приказ!

Это прозвучало как приговор. А потом комфлотом безразличным тоном, обращаясь к командиру соединения, сказал:

— А пока на пять суток под арест в каюте.

Моль замолчал. Взгляд его снова остановился на лампе, и в глазах зажглись зеленые огоньки.

— Первые сутки тянулись мучительно долго, но к исходу их я получил первое извещение о том, что одна из лодок отозвалась. Вторая же пока молчала. — Моль не был сентиментальным и о тонкостях человеческих переживаний всегда говорил иронически, хотя сам не был лишен чуткости к людям. Может, поэтому и в разговоре сейчас ему не хотелось касаться собственных чувств. Но разве без этого трудно было его понять? Я его понимал. Но мне все же хотелось от него самого услышать ответ на мой вопрос.

— Ты не раскаиваешься? — прямо спросил я его.

— Нет, — отрывисто ответил он. По-видимому, мой вопрос показался ему обидным. Он зло посмотрел на меня, но потом, смягчившись, доверительно добавил:

— Знаешь, мы, вероятно, бываем иногда лучше, чем сами о себе думаем. Не скрою, после разговора с комфлотом у меня осталась обида. В самом деле, отдаешь всего себя, все, что можешь, рискуешь, и вдруг тебе такое — докажи документами! Но разве мог я думать о доказательствах в тот миг, когда, уверенный в том, что передо мной противник, принимал решение на атаку?

После разговора с командующим у меня было достаточно времени для размышлений. Я много думал о том, правильно ли поступил? И, взвесив все, пришел к выводу, что правильно. Иначе я поступить не мог, просто не имел права…

Моль говорил, а я, слушая его, думал, что кто-то другой на его месте поступил бы иначе, хотя, быть может, и понимал бы, что нужно поступить так. Тот человек, наверное, прежде чем принять решение, подумал бы о себе и, приглушив совесть приказом, отказался бы от удара по явно опознанному врагу.

Моль продолжал рассказ: