Читаем На краю государевой земли полностью

Тогда князь Семён с Кобыльским собрали беглецов у съезжей и объявили им, чтобы они сами выбрали голов, под началом которых согласны были идти.

— Не-е, то нам не за обычай! — стали отнекиваться казаки, раскусив сразу уловку воевод. — Пусть государь укажет воеводу!.. Снятовского подождём — с грамотой!.. До весны!..

— Мухоплев, и ты, Ивашка, за обычай вам или нет, а пойдёте туда...! — сорвался князь Семён на угрозы, заметив, что кричать-то стали не меньше тобольских, чужаков, свои же, томские: этот рыжий и его дружок, Ивашка Володимерец, мужик уже в годках, а всё ещё не выйдет из «гулящих» никак...

Казаки и воеводы разошлись со сходки обозлёнными.

Вскоре из Тобольска подошёл новый караван дощаников с зерном. По дороге до Томска часть хлеба казаки распродали, а что-то дали в долг остякам, и оклады пришли не полными.

— Не дадим Афоньке везти хлеб к Якову, пока сами не получим причитающийся! — заявили беглецы.

«Оклады выбили за два года вперёд, а не служили и месяца!» — весь кипел внутри князь Семён, распаляя себя на то, чтобы отписать всё Тухачевскому, устроившему, по его мнению, тут, в его городе, со своим войском смятение... «Присланы воевать с киргизами, а сидят в городе!»

Зима прошла в дёрганой переписке томских воевод с Тобольском, служилые из разряда которого заварили все эти беды.

В начале июня в Томск вернулся из Москвы ротмистр Снятовский. В тот же день он объявился в съезжей и подал Мосальскому царскую грамоту.

Князь Семён, взяв её, удивился: грамота была мятая, подозрительно жёлтого цвета, с разводами...

— Ты что спал на ней и...! — брезгливо отбросил он грамоту на стол дьяку Митьке Жеребилову.

Митька, перед которым упала эта жёлтая царская грамота, тоже отстранился от неё.

Ротмистр замялся, смущённо пожевал губами и признался, что он утопил её в Оби...

Он торопился с Москвы, зная, что Яков сидит в острожке и надеется на него. Позади остался уже Сургут, до Томска было рукой подать. И он, как-то расслабившись, выпил с казаками водки, уселся на борт дощаника, подставил тёплому майскому солнышку лицо и прикрыл глаза. В этот момент дощаник качнуло на волне, и он полетел в воду. И грамота, что была всегда при нём в плотном кожаном мешочке, выпала у него из-за пазухи, булькнула и камнем ушла на дно. Спьяну, он сразу же нырнул за ней, но холодная весенняя вода тут же отрезвила его. Пришлось, уже с дороги, пройдя от Сургута вверх по Оби два дня, возвращаться обратно туда в одиночку на челноке. В Сургуте он выпросил у воеводы сеть и двух казаков и вернулся назад на злополучное место. И целый день казаки забрасывали сеть, таскали её вдоль плёса, пока не выловили грамоту. Он опять вернулся в Сургут. Там грамоту высушили, снова опечатали. И только после этого он двинулся дальше...

Ротмистр закончил свою исповедь, закрыл рот, почувствовав в съезжей необычную тишину. Все молчали, как бывает, когда зимой войдёшь в избу: с мороза-то губы пристыли, язык не шевелится, и не можешь произнести ни словечка...

И в этой полной тишине жалобно заскрипела лавка под тяжестью дородного тела князя Семена, осевшего на неё, чтобы ненароком не упасть на пол. Затем он уронил голову на свой воеводский стол и начал елозить по нему длинной жёсткой бородой, как будто чистил его... И вдруг он загоготал: «Го-го-го!» — придерживая руками на большом животе пояс, чтобы не свалились штаны.

Кобыльский же грохнул по столу волосатым кулачищем и тоже захохотал басом, удивительным для его клокочущей жилистой груди. А дьяк Митька Жеребилов стал катать по столу горемычную царскую грамоту неопределённого цвета, беззвучно открывая и закрывая рот, как будто силился что-то выдавить из себя, но не мог...

Засмеялись и казаки, случайно оказавшиеся в съезжей, сидя на лавках у двери.

Ротмистр же, постояв посреди избы со спокойным выражением на лице от осознания честно выполненного дела — довёз всё-таки царскую грамот, так нужную Якову, — отошёл к казакам и сел рядом с ними на лавку.

В той грамоте, привезённой ротмистром, указом государя было предписано воеводам Томска выявить из числа служилых пущих заводчиков мятежного дела. Затем бить их кнутом, посадить в тюрьму до нового указа, а остальных отправить с Кобыльским в Ачинский острог.

Кобыльский пришёл к Тухачевскому в разгар лета, в конце июля, и привёл с собой 660 человек служилых. Это были те, кто ещё не успел сбежать из Томска. Он принял у него по росписи острог, сменил его, и Яков уехал в Томск с теми, с кем зимовал.

Перед отъездом Якова из Томска Федька затащил его к себе на двор. Он чувствовал и какую-то свою вину в том, что сотворили служилые с московским дворянином из-за того, что тот был не как они, не такой, не походил на них чем-то. Да и за Гришку ему было тоже неловко. Добро ещё того опять погнали туда, в Ачинск. А то бы они схватились тут, подумал он, зная характер Якова.

Перейти на страницу:

Все книги серии Сибириада

Дикие пчелы
Дикие пчелы

Иван Ульянович Басаргин (1930–1976), замечательный сибирский самобытный писатель, несмотря на недолгую жизнь, успел оставить заметный след в отечественной литературе.Уже его первое крупное произведение – роман «Дикие пчелы» – стало событием в советской литературной среде. Прежде всего потому, что автор обратился не к идеологемам социалистической действительности, а к подлинной истории освоения и заселения Сибирского края первопроходцами. Главными героями романа стали потомки старообрядцев, ушедших в дебри Сихотэ-Алиня в поисках спокойной и счастливой жизни. И когда к ним пришла новая, советская власть со своими жесткими идейными установками, люди воспротивились этому и встали на защиту своей малой родины. Именно из-за правдивого рассказа о трагедии подавления в конце 1930-х годов старообрядческого мятежа роман «Дикие пчелы» так и не был издан при жизни писателя, и увидел свет лишь в 1989 году.

Иван Ульянович Басаргин

Проза / Историческая проза
Корона скифа
Корона скифа

Середина XIX века. Молодой князь Улаф Страленберг, потомок знатного шведского рода, получает от своей тетушки фамильную реликвию — бронзовую пластину с изображением оленя, якобы привезенную прадедом Улафа из сибирской ссылки. Одновременно тетушка отдает племяннику и записки славного предка, из которых Страленберг узнает о ценном кладе — короне скифа, схороненной прадедом в подземельях далекого сибирского города Томска. Улаф решает исполнить волю покойного — найти клад через сто тридцать лет после захоронения. Однако вскоре становится ясно, что не один князь знает о сокровище и добраться до Сибири будет нелегко… Второй роман в книге известного сибирского писателя Бориса Климычева "Прощаль" посвящен Гражданской войне в Сибири. Через ее кровавое горнило проходят судьбы главных героев — сына знаменитого сибирского купца Смирнова и его друга юности, сироты, воспитанного в приюте.

Борис Николаевич Климычев , Климычев Борис

Детективы / Проза / Историческая проза / Боевики

Похожие книги

Живая вещь
Живая вещь

«Живая вещь» — это второй роман «Квартета Фредерики», считающегося, пожалуй, главным произведением кавалерственной дамы ордена Британской империи Антонии Сьюзен Байетт. Тетралогия писалась в течение четверти века, и сюжет ее также имеет четвертьвековой охват, причем первые два романа вышли еще до удостоенного Букеровской премии международного бестселлера «Обладать», а третий и четвертый — после. Итак, Фредерика Поттер начинает учиться в Кембридже, неистово жадная до знаний, до самостоятельной, взрослой жизни, до любви, — ровно в тот момент истории, когда традиционно изолированная Британия получает массированную прививку европейской культуры и начинает необратимо меняться. Пока ее старшая сестра Стефани жертвует учебой и научной карьерой ради семьи, а младший брат Маркус оправляется от нервного срыва, Фредерика, в противовес Моне и Малларме, настаивавшим на «счастье постепенного угадывания предмета», предпочитает называть вещи своими именами. И ни Фредерика, ни Стефани, ни Маркус не догадываются, какая в будущем их всех ждет трагедия…Впервые на русском!

Антония Сьюзен Байетт

Историческая проза / Историческая литература / Документальное