На краю государевой земли

Через год, стараниями всё того же князя Петра, его прибрали указом государя воеводой в далёкую северную пушную столицу Сибири, в «златокипящую» Мангазею, на смену князю Ухтомскому. Но только ещё через год он смог выехать туда со всем своим семейством и неизменным холопом Елизаркой. Там он рассчитывал пробыть обычный воеводский срок в четыре года.

До Мангазеи они добирались через Обдорский городок. Там они погрузились на судно и шли в караване таких же судов сначала Обью, затем Обской губой, или как прозвали её за беспредельные размеры и непостоянный нрав лихие ушкуйники «морем Мангазейским». Потом они двинулись вверх по Тазу, где их сопровождали в пути белые ночи и всё та же тундра, серая и невзрачная, и лишь редко росли по берегам чахлые деревца. Строевой лес, сосна и ель, начался под самой Мангазеей. Туда они добрались только в первых числах августа. А когда они ступили на берег, то время комарья, мошки и всякой нечисти уже прошло.

Город его нового воеводства стоял на правом берегу реки Таз и выглядел, к его приятному удивлению, большим, ничуть не меньше Томска, а уж тем паче Тары. Сначала, идущих с низу по реке, встречает крепость на невысоком возвышении. Она протянулась одной стеной по берегу на три десятка саженей. А там, за крепостной стеной, скрывался его воеводский двор, съезжая изба, тюрьма и караулка. Из-за стены должны были выглядывать и маковки Троицкой соборной церкви, но почему-то были не видны. Дальше же, за крепостью, тянулся пустырь. На нём стояли ещё две церковки: Успенская, как раз напротив проезжей крепостной Спасской башни, и Михаила Малеина, заступника всех сибиряков, почитаемого ими больше всех других святых за простоту в обличье и мягкий взгляд. За церковками, по берегу реки, раскинулся посад, открытый всем ветрам. Всё здесь продувалось ветром по долине, низменной и заболоченной. А за посадом была песчаная коса, затем речушка Осетровка. И где-то там, Яков знал уже, намного выше по Тазу в него впадала речка Волочанка. Она брала начало из озера. Туда все шли на судах, потом по волоку тащились на другую Волочанку-речку. А та несла всех путников до Туруханки, которая, подхватив в свою очередь их, долго крутила на поворотах всех жаждущих пушнины, чтобы в конце вбросить в могучий Енисей.

«Вот и накаркал тебе Жеребцов!» — сойдя на берег, вспомнил Яков о том, как странно сбылись слова окольничего, когда-то брошенные ему вроде бы вскользь в осаждённом Троице-Сергиевом монастыре...

И хотя издали, с реки, крепость смотрелась внушительно, вблизи она производила удручающее впечатление. Пять лет назад по ней прокатился опустошительный пожар и выжег воеводский двор. Сгорела и Троицкая церковь. Прогорели и рухнули также две крепостные стены. Уцелела только караулка и тюрьма. После пожара кое-как подладили съезжую, но она была и так ветхой. Давыдовская башня, которую в своё время возводил Давыд Жеребцов, уцелела, хотя рядом с ней полностью выгорел воеводский двор.

Ещё в Москве князь Пётр предупреждал его, что там было кое-что порушено на сшибке воевод, Андрея Палицына и Григория Кокорева, да был-де ещё пожар. Посадские и зверовщики как-то ещё обжились мало-мальски. А вот гостиный двор и государевы амбары как были разрушены обстрелом из крепостных пушек воеводой Григорием Кокоревым засевшего там своего товарища, воеводу Андрея Палицына, так разрушенными стоят и до сих пор... И Яков вспомнил, что видел, давным-давно, того самого Андрея ещё под Смоленском, в стане короля, в числе посольских с его дядькой, Авраамием Палицыным, келарем Троице-Сергиевского монастыря. Выглядел человек как человек. А вот на тебе!.. До чего же доводят распри между первым и вторым воеводой... «Хорошо, что я-то здесь один!» — подумал он, что правильно сделал и не согласился иметь рядом второго воеводу, которого ему навязывали в Сибирском приказе.

На всё это, что они увидели, Аксинья не сказала ему ничего. Но он видел, что она тоже не ожидала такого. Она ехала, думала устроить двор как двор, а тут, оказывается, придётся жить на посаде, на чужом дворе, на чужом месте. Правда, хозяева двора были приятные люди, отдали им большой жилой дом, сами же переселились в избу поменьше, тут же на дворе. Двор этот Якову снимала казна. Привёз он с собой из Москвы ещё и грамоту, из Сибирского приказа, не от Лыкова. Прошёл уже год как тот умер, его место занял князь Никита Одоевский. А в той грамоте предписывалось отстроить в крепости в первую очередь воеводский двор...

Васька обошёл с Гришкой и Гаврюшкой их новое жильё.

— Славно, жить можно! — решительно заявил он, чтобы поддержать отца, которому, как он заметил, нелегко было начинать вот с этого воеводство.

Он, Васька, его старший сын, прослужив пять лет при государевом дворе, сильно повзрослел. И, что было приятно видеть Якову, он стал не по годам деловым, серьёзным.

Аксинья же только улыбнулась, глядя на детей, с каким ликованием те радуются всему, и не важно было им, где и как жить...