На краю государевой земли

Он ухмыльнулся в полуседые усы, налил всем бражки, приложился к ней, попробовал на вкус.

Пришёл Макарка, принёс солёной рыбы и немного хлеба, поставил на стол красную икру в чашке и ушёл.

— Давай, мужики! — поднял кружку Онуфрий. — Дорога дальняя у вас, глядите — осторожно там. А ты, Пётр, сам знаешь, великую казну везёшь! Не балуй... Федьке-то я ничего не говорю, — по доброму прищурил он один глаз, тот, что был коричневым. — Он всё равно никого не послушает... А ты в Бога-то веришь? — спросил он неожиданно его.

— Ну ты вспомнил про что! — удивился Федька. — Вот — глянь! — торопливо вытащил он из-за пазухи крестик: уж это-то пусть «Кузнец» не шьёт ему.

— Кха, кха! — кашлянул Онуфрий, взмахнул кружкой. — Всё ясно! Пей!

Он припал к бражке, выпил, подтёр мокрые усы ладошкой и шумно вздохнул, расплылся добродушной улыбкой.

Онуфрий характером был мягок, и не по своей воле оказался он первым воеводой на Амуре. Ему бы заняться каким-нибудь ремеслом, и он копался бы день-деньской и был бы всем доволен. А так приходится только воевать и воевать, и жизнь свою ухлопать на это, не его дело...

— Ты, Пётр, возьмёшь с собой 50 человек из своих, остальные останутся здесь... А тебе, Фёдор, хватит и двадцати.

Федька обиделся, но смолчал: ему и эти-то не нужны были.

— И ещё вот что, мужики, — продолжил дальше Онуфрий, — скажите казакам, чтобы сюда не возвращались. Видите, как тут с хлебом и порохом. Я и сам подумываю: не уйти ли отсюда... Фёдор, проводишь его до Урки, — показал он на Бекетова, — и иди на Аргунь... Баба твоя подождёт тебя ещё годик...

* * *

Всем войском Степанов ещё шёл с ними до Джеи. А уже с Джеи Бекетов и Пущин ушли надень Марии Магдалины со своими отрядами вверх по Амуру. А в это же самое время, за какие-то всего четыре дня до этого, из далёкого Енисейска, наконец-то, выступила большая царская рать в 600 человек походом на Амур, на соединение со Степановым. Её повёл енисейский воевода Афанасий Пашков, на 200 дощаниках, с пушками, огромным запасом хлеба, пороха и свинца. Суда двинулись вверх по Ангаре, чтобы, как было задумано Пашковым, в устье Илима разделиться на два каравана. Одному из них, с основными запасами, предстояло идти кружным, но надёжным путём через Илимский волок, затем по Лене и Олёкме, перевалить через Тугирский волок и по Урке спуститься на Амур. Сам же Пашков пошёл с войском дорогой Бекетова, через Байкал, туда, к его Нерчинскому острогу. Увозил с собой крутой енисейский воевода в Нерчинск, в ссылку по государеву указу, и знаменитого московского протопопа Аввакума со всем его семейством, первого забайкальского ссыльного. К Нерчинску, сожжённому, к его останкам, Пашков добрался только в начале следующего лета. К тому времени Степанова уже не было на Амуре. Судьба его войска была печальной. Онуфрий не осмелился покинуть Амур без царского указа на то. Через месяц, после того как Бекетов и Пущин ушли от него, он двинулся на поиски хлеба, сплыл по Амуру на Шингал и пошёл вверх по нему ещё выше, чем они ходили в прошлые года. И там он столкнулся с сильным маньжурским войском. Сам он был убит на бою, а его войско рассеяно. Часть казаков, кому удалось уйти с Шингала, сплыли в низовья Амура и где-то затерялись на бескрайних таёжных просторах...

Бекетов простился с Федькой в устье Урки и пошёл вверх по ней. Федька же задержался там со своими казаками, проторчал сутки, споря с ними из-за того, что казаки отказались идти без хлеба служить на Аргунь. Федька, для вида, поругался с ними, затем плюнул тоже на Аргунь, хотя и знал, что услышит в Якутске от воеводы. Запальные речи будут, всё равно будут, хоть бы поставил он там острог или не поставил. Лодыжинский найдёт к чему придраться.

И они пошли на дощанике бечевой вверх по Урке на Тугирский волок, вдогон за Бекетовым. Стоял уже конец августа, время у них было в обрез, дай бог, хотя бы проскочить на Олёкме пороги по высокой осенней воде.

До Тугирского волока они добралась к середине сентября и только там нагнали Бекетова. В горах уже стояла поздняя осень. По дороге, когда они тащили бечевой дощаник, Сёмка Чистый, их толмач, сорвался с берега и ухнул в холодную осеннюю воду. Сгоряча, как был распаренным, он ещё таскал в тот день с казаками бечеву, а ночью слёг с сильным жаром... Они довезли его до Тугирского зимовья, он был уже в горячке, часто бредил и всё вспоминал свои былые походы по этим местам.

— С Ванькой-то, Москвитиным, я ходил впервой по тем рекам, что текут на Ламу...

— Сволочь он, твой Ванька Москвитин, оказался! — проворчал Федька себе под нос, но так, чтобы не слышал толмач.

— За то и Поярков взял меня сюда, на Мамур, — бормотал Сёмка. — Вот теперь я сошёл с тобой на низ, — глянул он на Федьку, шепча сухими воспалёнными губами, — где Поярков ходил...

Бекетов, ввалившийся в это время в избушку, где остановился Федька, стал успокаивать толмача: «Ну, ты ещё придёшь сюда! И не раз!»...

— А что ты зачастил-то сюда? — спросил Федька Сёмку.