На краю государевой земли

Затем он уселся на корме дощаника и вцепился в рулевое весло. Он сам брался за него, когда их подстерегали на реке опасные моменты. Здесь нужна была его сила, как раз то было впору только ей. И он почему-то вспомнил про Витимские пороги. О них ему в Енисейске рассказывал Максимка Перфильев. Те-то были покруче вот этих... «Там только чокнутый пойдёт!» — вспомнил он слова атамана, который так и не прошёл вверх по Витиму. И тогда стали искать новый путь в неизвестные землицы: открыли алданский путь, затем и вот этот, олёкминский. И перед русскими предстал новый край, Амурский, необозримый... И почему-то тут же у него в памяти всплыла Матрёнка, которую угробил «Чокнутый»... «Ту-ту, курва!»...

— Тьфу ты пропасть! — выругался он; как раз сейчас, не ко времени, покойница напомнила с чего-то ему о себе.

Река пошла круто влево. Вот из-за скалы показался порог, и дощаник потянуло туда, в его горловину. Вперёд глядели казаки, а там повсюду были буруны и камни, вода о скалы билась, ей тесно было в берегах... И ледяные брызги... Конца всему не видно было...

— О-о, Господи! — закрестились казаки, вдруг сразу стали набожными.

В бою, на драке, если сгинешь — ничего. А так, в студёной воде, пропадать было подло, не по-христиански...

— Он что же, окаянный, не кончится!.. Акарка, да что же ты, бес, молчишь! — обозлились казаки на проводника.

— Тунгусы ходят по тайге и рек не знают! — прокричал Федька.

— Сёмка по ней ходил! Говорил, вёрст полтораста так будет!

— Да кто мерил здесь эти вёрсты! Что ни порог, то всё с версту, глядишь и три! И злющие, собаки!

— Вот сволочь, Сёмка-то, нет чтобы помереть за порогами!..

— Негоже так о покойнике! Накликаешь беду!

— Да тут не в Бога, в дьявола поверишь! Ха-ха-ха! — расхохотался Потапка.

— Ты, Мухосран, как чернокнижник! Шамана боишься, а Бога — нет! — зло поддел его Пахомка.

— Мухоплев я, рожа! — возмутился Потапка. — Запомни, бродяга!

— Ты всегда будешь Мухосраном! — припечатал его, как заклеймил, Пахомка и не испугался, когда увидел, что Потапка ворохнул плечами.

Потапка был здоровый, но добродушный, не злой и не задиристый, а даже трусоватый. Он прятался за спины казаков, когда ему грозила какая-нибудь опасность.

Пахомка знал эту слабость его и издевался всячески над ним...

Не успели они прийти в себя от одного порога, как уже снова впереди река пошла бурунчиками, а вон уже и завихрений полно...

— Да сколько же их...!

— Кончайте! — рявкнул Федька на Потапку и своего холопа. — Гляди — в порог несёт опять! Штаны промочишь, сукин сын! — закричал он Пахомке. — Вишь, что вздумали: счёты тут сводить!.. На берег — и ломайтесь там!.. — и чуть не прикусил он язык от удара под днище, под коргу...

И их дощаник стремительно пошёл на разворот, его потащило боком по реке.

Тут ширина была между камнями всего в каких-то семь саженей... И, казалось, сейчас река заткнёт их судёнышком свою рокочущую пасть... Все казаки попадали на дно дощаника, цепляясь за то, что попадалось под руку... Волна хлестнула через борт, всех окатила ледяными брызгами... Ещё мгновение... и потянуло их сквозь узкую щель между камнями... Поток пронёс стремительно дощаник ещё с версту и выплюнул на плёс, на тишину. Река здесь увлекла их дальше, покачивая смиренно на волнах, как будто бы прощения просила за свой минутный гнев.

Дощаник и плоты, что шли впереди него, двинулись дальше, всё тем же неспешным ходом, и через две версты они подошли к ещё одному порогу...

— Бёс-Урях! — с чего-то вскрикнул вдруг Акарка, от страха выпучил глаза при виде нового порога, хотя тот был коротеньким и неопасным.

Да, там их слегка лишь покачало. И казаки, позубоскалив насчёт этого беса, сели в лодку и пошли к берегу, на промысел, за дичью.

— Смотрите, не отстаньте! — предупредил Федька их.

До следующих двух порогов было не менее десятка вёрст. Они шли один за другим. Вдоль берега там тянулись высокие скалы.