На краю государевой земли

Федька вернулся с отрядом в Косогирский острожек и привёз с собой Широнку. Степанов и Бекетов уже были там. Они прочесали тоже другие поселения гиляков и наказали виновных, у кого нашли пожитки убитых казаков.

* * *

Зима в Косогирском острожке прошла спокойно. Они не голодали: к зиме навялили много рыбы, ходили промыслом и на диких оленей; кабаны, оказалось, водилась тоже здесь.

Амур вскрылся в первых числах мая. Весенним половодьем затопило пойменные острова, и лишь торчали всюду из воды деревья. Мутным потоком, ужасной ширины, катилась река и несла, несла лёд... Но он сошёл быстро.

От высохшей земли повеяло теплом, а вместе с ним проснулся хмель в головах у казаков. И Федька тоже надышался им: он собрался идти с ними на низ Амура.

Степанов, узнав об этом, вызвал его к себе в избу.

— Фёдор, я тебе не враг, но Лодыжинскому отпишу, — по-дружески предупредил он его, спрятал от него глаза, стал копошиться что-то в своих вещах, без надобности перекладывать с места на место доспехи. — Ну, казаки-то рвутся туда ясно зачем: «Дон» хотят завести на Амуре!.. А ты-то? У тебя ведь в Якутске жена, дочь с зятем! Говорил, что уже внуки появились! Выкинь эту дурь из головы!

Федька считал почему-то «Кузнеца» тупее, а тот... «Вот, дьявол, догадался!»

— Да, да! — как будто прочитал его мысли Онуфрий, потряс пальцем у него перед лицом. — Ты верно мыслишь: богатством весь Амур не стоит земли гиляков! Глянь, такой казны я не собирал в жизни ещё ни разу! Сто двадцать сороковок[90], а чёрные лисы, выдры!.. И всё за один заход!

Что правда, то правда, не своеволие тянуло Федьку на море. Он не хотел уходить отсюда по другой причине. И Онуфрий точно угадал это.

— Хм!.. Казаки задурили от иного, — просипел Бекетов, помогая Онуфрию отговорить Федьку от задуманного. Бекетов сипел, он не оправился ещё полностью от ранения в горло: его чуть было не подстрелил до смерти какой-то шальной гиляк из засады, вот только что, весной уже. — Тот хмель сшибёт кого угодно!

«Как, они — в одну дуду!» — подумал Федька, подозревая, что они хотят просто-напросто выжить его отсюда, чтобы не было лишних глаз; казаки-то будут молчать о воровстве...

Он поскорее ушёл из избушки Онуфрия, чувствуя, как в груди накапливается злость. Он боялся, что она толкнёт его на что-нибудь, потом сам же схватится за голову руками. Тут уже будет не до моря. Но до ночи он всё же сорвался, накричал не за что на своих казаков. И уже в сумерках он ещё долго таскался по острожку, не в состоянии уснуть, нарочно загонял себя в усталость. Затем он плюхнулся на свой лежак в тесной избёнке, рядом с Гринькой, где вповалку валялись на сплошных нарах казаки. И ещё долго он не мог уснуть, ворочался, толкая в бок Гриньку, так что тот осерчал на него.

— Батя, да перестань ты! Дай поспать — устал я!

Гринька отвернулся от него и уснул.

Вскоре и на Федьку накатил сон, похожий больше на полудрёму, а он всё ещё о чём-то ругался и ругался с Онуфрием: что он пойдёт на низ, на море, там соберёт добрый ясак... Но тут откуда-то появилась Танька и взмолила его: «Феденька, хватит! Хватит! На что тебе столько-то?!»... И сразу же исчезла... Затем всплыло лицо Васятки. Он не тревожил давно уже его... «Почто бы здесь, сейчас-то?»... Лицо, всё такое же молодое, исказилось, и Васятка зашептал каким-то сладким голоском, но не своим: «Останься... Останься — ещё возьмёшь!.. Богат, как князь Осип, будешь!.. Ещё, ещё!..»... И вдруг он тоже исчез... Его, Федьку, кто-то сильно тряс за плечо...

— Батя, батя, ты что! — склонился над ним Гринька; в полумраке избушки его лицо неузнаваемо серело. — Что ты: ещё да ещё!.. Чего тебе ещё?!

Сердце у Федьки стучало, как молот по той же наковаленке, когда тут, в лагере, изредка брался Онуфрий за старое своё ремесло. Тот, разминаясь, бывало, помогал войсковому кузнецу, чинил самопалы или оттягивал затупившиеся сабли... Федька провёл ладошкой по лбу, противно липкому... «Что же это я съел-то?»... Кряхтя, он поднялся с лежака.

— Ладно, всё хорошо, — проворчал он, протащился до двери, где стоял жбан с водой, загремел ковшиком, напился, вернулся назад, улёгся снова рядом с Гринькой.

— Спи! — сказал он, чувствуя его молчаливое вопросительное сопение. — Всё, хватит, довольно!.. Мамка велит возвращаться назад...

Из Косогирского острожка он ушёл со своими казаками вверх по Амуру, взяв с собой двадцать человек. Река уже смирилась отчасти и буйно обросла зеленью по берегам, стыдливо скрывая следы своего недавнего разгула в половодье... Вон там остров, ещё один прошли, а плёсы длинные, песок, кусты, и снова вода и острова который день всё тянутся, плывут навстречу и остаются позади... Вот новый остров выползает из-за поворота реки... Нет! Это не остров, на этот раз обознались они...

— Смотрите, что-то валяется на косе! — показал Потапка вперёд, на берег, где темнели, узнавались очертания знакомые.