На краю света

Синий кораблик жмется к берегу, и даже непонятно, как это нам не видно земли, – ведь здесь, на карте, от кораблика до берега каких-нибудь два вершка.

Почти всегда корабли идут на Землю Франца-Иосифа кружным путем – добираются сначала до Новой Земли, потом плывут на север под защитой ее берегов и только у мыса Желания, у самой северной точки Новой Земли, отрываются от берега и идут открытым морем.

А мы идем напрямик. Красным карандашом на карте прочерчена линия прямо от Канина Носа до Земли Франца-Иосифа. Это наш курс. Капитан «Таймыра» решил вести свой корабль самым ближним путем, и первый берег, который мы теперь увидим, будет берег Земли Франца-Иосифа.

У карты стоят два человека. Оба в толстых кожаных штанах, в высоких сапогах, в плотных фуфайках.

Один – долговязый, вихрастый, со свежим румяным лицом. Это бортмеханик Боря Маленький. Другой низкорослый, чуть кривоногий, давно не бритый. Это – летчик Шорохов. Лицо у него желтое, заспанное, злое.

Они рассматривают карту, ниточкой измеряют расстояния, гадают, сколько суток нам еще плыть до Земли Франца-Иосифа и как-то нас встретят старые зимовщики. Я сижу на диване и прислушиваюсь к их разговору.

– Поди, ждут, – усмехаясь говорит Шорохов, – уж, наверное, все глаза проглядели. За год-то надоели друг другу, как черти, перессорились, перегрызлись.

Боря Маленький удивленно поднимает брови.

– Почему же обязательно перегрызлись? Может, наоборот, очень мирно и хорошо жили. Ведь ничего не известно…

Шорохов снизу вверх смотрит на Борю Маленького.

– Молод еще, вот тебе и неизвестно, – ворчливо говорит он. – Неизвестно! Все очень хорошо известно. Как же это так люди могут целый год жить и не собачиться? Поживешь вот с мое, понюхаешь жизни, тогда узнаешь.

Боря Маленький пожимает плечами:

– Не понимаю, чего там ссориться? На Большой земле из-за чего люди грызутся? Глядишь – квартиру один у другого отбивает, или зависть его гложет, что приятель себе новую шубу справил, или так просто от жадности – как бы где побольше нахапать. Вот и собачатся. А у нас жизнь будет как при коммунизме. – Он вдруг громко, по-мальчишески захохотал. – Нет, подумайте только, – ведь и верно, как при коммунизме! Денег у нас не будет. Во всем свете только нам деньги не нужны будут. На что нам деньги? Ничего не купишь, не продашь, ничего не украдешь. Зачем? Куда с краденым деваться? Моржам, что ли, продавать по дешевке? Нет, это прямо здорово! Ни воровства, ни злости, ни жадности! Верно, Григорий Афанасич? А?

– Все от человека зависит, – угрюмо сказал Шорохов и потер ладонью скрипящий подбородок. – Другой и сам не знает, чего ему надо, – только бы напакостить, наскандальничать. Конечно, за себя я ручаюсь. А другому в душу не влезешь, чужая душа – потемки. – Он искоса посмотрел на Борю Маленького. – Другой просто от мальчишества начнет беситься. К дисциплинке, к уважению не привык, вот и полезет на стену, когда старшие учить начнут.

– Интересно, – задумчиво говорит Боря Маленький и улыбается каким-то своим мыслям.

Я слушаю их разговор и думаю: «А ведь действительно, кто знает, что будет с нами через полгода? Сейчас-то кажется, что Боря Маленький будто и прав: не из-за чего нам ссориться, злиться друг на друга, враждовать. А что будет потом?.. Ведь вот на зимовках у Скотта, и у Амундсена, и у Берда тоже как будто нечего было людям делить, не из-за чего было завидовать друг другу, нечего было друг у друга отбивать. И в книгах, и в отчетах об этих зимовках, на первый взгляд, все как будто благополучно, а вчитаешься, вглядишься – нет, не так уж, наверное, гладко все было.

Неспроста же Берд говорит, что на каждой зимовке, в долгую полярную ночь, когда люди вынуждены месяцами сидеть взаперти, «неизбежно приходит время, когда все темы на свете исчерпаны и выжаты как лимон, когда уже сам голос одного человека невыносим для другого, когда малейшее разногласие порождает глубокое мучительное раздражение. Если этот момент наступает, – говорит Берд, – то дело принимает скверный оборот…”.

Неспроста говорит и Амундсен: “Люди – самая неопределенная величина в Арктике. Самая тщательная подготовка, самый образцовый план могут быть сведены на нет неумелым или недостойным человеком”.

Наверное, недаром один из участников экспедиции Скотта писал: “Человек, своей непорядочностью создавший хлопоты и неприятности на зимовке, заслуживает самой мучительной смерти, какую только можно придумать”. А другой участник добавил: “Непорядочному человеку следовало бы надеть наручники и не снимать их до возвращения на материк”.

Значит, были и у Амундсена, и у Скотта, и у Берда в их экспедициях и на зимовках непорядочные и недостойные люди, которых следовало бы заковать в кандалы или пристрелить.

Будут ли и среди нас такие люди или наша зимовка пройдет благополучно и через год по этому же морю мы будем подплывать к Архангельску такими же друзьями, какими уплываем сейчас?..»

Море Баренца