На краю света

Сегодня укачались даже собаки. Мокрые, дрожащие, они лежат врастяжку на палубе, смотрят грустными глазами, ничего не едят. Особенно плох Серый. Он даже не может поднять головы, и Боря Линев подолгу сидит перед ним на корточках, сует ему кусок мяса или мозговую кость и ласково уговаривает:

– Ну, бери, дурак. Серый, бери. Надо же шамать. Ведь подохнешь же, дурачина. Подохнешь – выкину за борт. Так и знай.

Только Байкал и Жукэ еще держатся молодцами, жрут за шестерых и не унывают. Натянув цепочки, они целый день хрипло и злобно лают на море. Лают, лают, устанут. Отойдут к теплой дымовой трубе, отдохнут, погреются и снова дружно выходят на середину палубы, и, став мордами к морю, приплясывая, лают и лают на волны.

Плохо сегодня на палубе. Ветер прохватывает до костей, какая-то промозглая сырость забирается под толстый ватный пиджак.

Почти весь день я сегодня сижу в кают-компании, читаю прошлогодние номера журналов и даже играю с Борей Маленьким в шашки, хотя и приходится каждую шашку держать пальцем или приклеивать к доске разжеванным хлебным мякишем.

Перед обедом в кают-компании появился Наумыч. Он боком протиснулся в дверь и осторожными шажками, широко растопырив руки, добрался до дивана.

– Плывем, хлопцы, – сказал он, плюхнувшись на диван и радостно потирая волосатые, белые руки. – О, ubi campi, хлопцы, о, ubi campi!

– Какие там убикампи? – спросил Боря Маленький, отклеивая от доски дамку.

– Римских поэтов не знаете, хлопцы, – укоризненно сказал Наумыч. – И чему только вас учили? О, где вы, поля, как говорил поэт Вергилий. Поля черт их знает где – за тридевять земель. В бывшем Елисаветградском уезде бывшей Херсонской губернии, в окрестностях деревни Новоселицы. Вот где родные поля-то! А меня черт занес в Баренцево море. Мой дед, медведь, тележного скрипа боялся, прадед полжизни без штанов ходил, отец-чумак на волах соль возил, а я – видали вы?

Боря Маленький взял мою шашку.

– За «фук» ем, – строго сказал он, – бить надо было. – И повернулся к Наумычу: – Чего же это он без штанов-то ходил – бедный, что ли, был?

Наумыч, прищурившись, посмотрел на Борю и спросил:

– Ты какого года рождения?

– Тысяча девятьсот четырнадцатого, а что?

– Ну вот, а мой прадедушка, наверное, тысяча восемьсот четырнадцатого.

– Ну, и что же из этого? Разве тогда люди без штанов ходили?

– Дураки в штанах, а умным без штанов приходилось, – сказал Наумыч. – Времена-то – знаешь какие были? Крепостное право. Чуть подрос парень, надел первый раз штаны – пожалуйте на барщину. Ну, а раз без штанов бегает – значит, малолетний. А малолетних на барщину не брали. Закон, что ли, такой был, черт его знает. Вот прадедушка и ловчил. До тридцати пяти лет без штанов щеголял. У самого борода лопатой, а ходит в одной распашонке. Так и увиливал от барщины. Вот, милый мой, как приходилось. Contraria contrariis curantur[15], а по-нашему, по-русски, клин клином вышибали.

Боря Маленький недоверчиво посмотрел на Наумыча – врет или нет.

Вдруг, держась за стенки, в кают-компанию ворвался другой Боря – Боря Линев. Его треснуло о паровое отопление, отнесло к столу и швырнуло на кресло.

– Жукэ пропал! – закричал Боря Линев. – Унесло в море!

– Как унесло? – Мы бросили шашки, вскочили с мест.

– Пошли искать, – решительно сказал Боря Маленький и надел свой кожаный шлем. – Не может быть, чтобы унесло. Куда-нибудь забился. Жукэ не унесет, не такая собака. Пошли, пошли!

Я тоже схватил свою меховую шапку и бросился за обоими Борисами.

Ветер так и стегнул по глазам, будто мокрым веником.

Широко расставляя ноги, мы поднялись на ботдек. Там, за штурманской рубкой, у теплой дымовой трубы, были привязаны все наши собаки. Увидев Борю Линева, черный рослый Байкал сорвался с места, бросился к нам навстречу, радостно залаял, загремел цепочкой.

– Прозевал Жукэ-то, страшный черт! – заорал на него Боря Линев. – Куда Жукэ девался, говори? Ну, где Жукэ?

Байкал еще пуще залаял и бросился было за дымовую трубу. Но цепочка натянулась и рванула его назад так, что он стал на дыбы.

Мы обошли штурманскую рубку, спустились на ют и опять вышли к трубе. Жукэ нигде не было.

– Нет уже, видно, конец Жукэ, – грустно сказал Боря Линев.

Он погладил Байкала, который теперь смирно сидел у его ног и, не мигая, задрав голову, смотрел ему в лицо.

– Букаш, прозевали мы Жукэ-то. А? Где Жукэ?

И снова Байкал сорвался с места, залаял, кинулся опять за дымовую трубу. Цепочка снова осадила его. Он яростно повернул свою узкую черную морду и цапнул цепочку желтоватыми клычищами – пусти, мол, проклятая!

Боря Линев бросился к Байкалу.

– Тут что-то нечисто! Букаш, где Жукэ? Покажи, где Жукэ?

Теперь Байкал уже завывал, закатывая глаза и пощелкивая зубами. Боря поспешно отвязал цепь. Байкал рванулся вперед, чуть не свалил хозяина с ног и исчез за дымовой трубой. Натыкаясь на скулящих собак, опрокидывая жестяные миски, мы бросились следом за Байкалом.

В укромном уголке, под большой шлюпкой, Байкал рыл кучу старого брезента, рвал ее зубами, царапал лапами, урчал и потряхивал головой.