На крутой дороге

К ним подошел Жог. Он любезно раскланялся, вежливо попросил у Надежды разрешения сесть с ней рядом и вообще был сладок до тошноты. Надежду это насторожило. Подленькие людишки, когда чувствуют, что их махинации разгаданы, становятся слишком предупредительными. Было оскорбительно сидеть с ним рядом. Ведь это из-за него на нее возложили поиски леса.

А Жог и во время доклада не оставлял ее в покое. Он считал Надежду в какой-то мере своим сообщником: мол, и ее судьба привела к снабжению! И уж кому-кому, а ей-то теперь хорошо известно, что дело это нелегкое. Он даже словно бы взволновался, узнав, что у нее нет дома дров. «Топить нечем? Ну как же так! Ай-яй-яй!» И дал ясно понять, что это дело поправимое.

— Ишь, как увивается! — раздался сзади колючий смешок.

И сразу же другой:

— Знает котик, чье сальце потянул.

— А где же его вагончики? Что-то долго они на подходе!

Это сказано было так, чтобы и Жог услышал.

Надежда затаила дыхание. Она не знала, что «добытые» Жогом два вагона леса, которые еще вчера были «на подходе» и вокруг которых поднялся шум, оказывается, и сейчас еще не пришли. «Так вот почему ты такой ласковый! — краешком глаза покосилась она на Жога. — Боишься, чтобы не выступила и не спросила? — И горько усмехнулась в душе: — Не бойся, не выступлю. Не до тебя мне сейчас».

Но когда Шафорост шумно, как буря по лесу, прошелся по срывам на строительстве, отчитав руководителей многих участков, не обойдя, конечно же, и Надежду (не вспомнил только почему-то о лагере) и совсем не тронув Жога, когда выступавшие — а выступали как раз те начальники участков, которых он отчитал, — воинственно соревновались лишь в призывах помогать фронту, осторожно обходя острые углы на объектах, не касаясь самого больного, Надежда почувствовала, что не может оставаться равнодушной. Так и подмывало спросить: почему? Почему и по сей день голод на лес? Ведь именно это вызывает прорывы. Почему боязливо обходят снабженцев? Почему на строительстве такая атмосфера, что люди уходят, что даже честные работники вынуждены становиться на путь очковтирательства, скрывать аварии? Почему забыли о семьях солдаток? Почему??

Чувство гнева охватило ее. Она не забыла, что весь сегодняшний день ходила, словно подсудимая; не забыла, что Шафорост не прощал ей ни единого острого слова; не забыла прошлой ночи, полной разочарования и отчаяния; не забыла, что лишь несколько минут назад зарекалась выступать со своим наболевшим… Ничего она не забыла. Но что-то сильнее всего этого, что-то неодолимое вдруг выплыло из глубины ее души и подняло со стула.

— Прошу слова.

Зал сразу затих. Перед нею выступал всеми уважаемый бригадир, но когда и он ограничился только призывом помогать фронту, его перестали слушать. Председательствующий дважды вынужден был напомнить собранию о тишине. А тут все сразу замолчали. Только легкий гомон, как тревожная волна, всколыхнулся в зале, пока она шла к трибуне. Шафорост, по-видимому, не ждал ее выступления. Он лишь скептически усмехнулся, отвечая секретарю горкома, кто она, и устало смежил веки.

Какое-то мгновение Надежда собиралась с мыслями, стояла на трибуне раскрасневшаяся, с тревожно пылающим огоньком в глазах.

— Я тоже хочу начать с призыва: «Все для фронта!» — От волнения голос ее дрожал. — Но лучше будет, если каждый из нас с этим призывом в душе, именно в душе, пойдет на участок, в пролеты, на строительные леса… — И, невзначай встретившись с плутоватым, льстивым взглядом Жога, добавила: — И на снабжение лесом!

Зал отозвался одобрительным шумом. Может быть, Надежда и ограничилась бы по отношению к Жогу этим недвусмысленным намеком, если бы тот не появился на собрании в военном кителе и неуместной портупее. И она уже не могла удержаться.

— А то есть еще такие картофельные вояки — вырядятся фронтовиками и носятся по селам, торгуясь с бабами!

Ей не надо было объяснять собранию, о ком речь. Многие знали, что в тот день, когда Надежду посылали в трест, Жог, выслуживаясь перед Ларисой, ездил для нее в район за овощами. И собрание загудело. Кто-то громко крикнул:

— Есть такие вояки! Знаем!

— Да, мы знаем таких, — подхватила Надежда. — Вспомните грозные дни в Запорожье. Вспомните ура-воинственного Стороженко! — И, распалившись, подняла руку, будто выстрелила: — А кто забудет, как позорно бежал от опасности не менее воинственный Лебедь?!

Собрание, основательно заряженное остротой ее речи, все же не ожидало, что Надежда выведет сегодня на чистую воду и Лебедя. Ведь это затрагивало Шафороста. И потому в первое мгновение ее слова словно ошарашили. Лишь где-то в уголке захлопали в ладоши, точно вспугнутая птица крыльями. И сразу же хлопки послышались в другом углу, в центре, а потом загремел весь зал.

Надежда не ожидала такой поддержки собрания. Она почувствовала себя увереннее и с благодарностью смотрела на сотни оживленных лиц. Снова подняла руку — на этот раз, чтобы унять аплодисменты, и вдруг вздрогнула, замерла. Прямо к ней из задних рядов шел… Лебедь…