На крутой дороге

— Па-пардон, з-золотко. Н-не сер-ди-тесь, что в-ворвался, как д-домовой.

Он был чем-то обеспокоен, задыхался от волнения и долго стоял у порога, все извиняясь, что отважился прийти в такую позднюю пору.

Надежда с, трудом успокоила его и упросила присесть.

— Я рада вам, Анастас Парамонович. Очень рада! — И она действительно искренне радовалась неожиданному появлению старика. Ведь он был единственным из близких ей людей на строительстве, к тому же еще и давнишний сосед по запорожской квартире.

Надежда размотала на госте башлык, стянула с него кожушок и, когда уселись за стол, охотно поделилась с ним полукусочком сахара.

Старик жил в этом же поселке. Как и Надежду, война принудила его овладеть на ходу новой для него специальностью строителя. Раньше он ревностно отстаивал технику безопасности, а теперь, руководя бетонированием, ненароком становился подчас нарушителем священных для него правил. Именно это и привело старика к Надежде. Только ей мог он доверить свою беду. На его объекте один прогон дал трещину. Видно, фундамент под ним прорвало морозом; бетонировали в спешке без надлежащего утепления.

Нечто подобное у Страшка уже случалось. Неделю назад по таким же причинам в пролете порвало угол верхнего слоя. Урон был незначительный, угол быстро замуровали, но Шафорост на оперативке учинил старику жесткий разнос. И хотя он не допускал мысли, что Страшко сделал это с преступным намерением, однако в назидание другим повел речь о потере политической бдительности. Случай был весьма удобный, чтобы нагнать страху на всех участковых руководителей, заставить их быть более внимательными и требовательными. Бригадира, хотя провинность его во всем случившемся была незначительной, сняли с работы, разбронировали и направили в военкомат.

Страшко получил строгий выговор, который подкреплялся обвинением: «За небрежность, граничащую с вредительством».

— В-вы с-слышите, з-золотко? В-ре-ди-тельство! То есть я-я в-вредитель?

Он сердился, возмущался, и стакан с чаем заметно подрагивал в его руке. С того времени как Морозова отозвали в наркомат, Страшко неузнаваемо осунулся, стал нервным, куда и девалась его былая воинственность! Рассказывая о суровом приказе, он все время оглядывался, не подслушивает ли кто.

Но эта беда была ничто в сравнении с новой. Там только уголок, а тут целый прогон дал сквозную трещину. «В-вы п-по-ни-маете?!» Он пришел к Надежде искать совета. Как ему теперь быть? Что скажут завтра на оперативке? Какие мотивы найти для черствого норовистого шефа?

Страшко, конечно, знал и о Надеждиной беде. Не мог не знать. И по-отечески предостерег:

— Не т-трогайте его, з-золотко! Б-боже сохрани! Не дразните бешеного!

Заговорил о высоких постах, которые портят неустойчивых людей. Заговорил, расфилософствовался. Вспомнив, как Шафорост, бывший его ученик, с бригадира быстро пошел вверх, грустно вздохнул:

— Беда, когда человек не сам поднялся, а его подняли.

Надежда не без удивления смотрела на Страшка. В словах этого честного, добропорядочного инженера слышались нотки, которых она раньше не улавливала. Он с болью говорил о том, к чему раньше относился безразлично, даже снисходительно. Еще в Запорожье слышала Надежда едкие суждения по поводу продвижения Шафороста. Но не внимала им. Думалось: это от зависти. А зависть всегда отравляет отношения между людьми. Не внимала еще и потому, что восхищалась его взлетами, мечтала работать с ним.

Конечно, Шафорост был энергичным, трудолюбивым бригадиром. Но рядом с ним были не менее трудолюбивые. Были и настоящие изобретатели — нисколько не хуже его. Однако волна всегда именно его первым возносила на гребень.

Говорят, счастливая волна! Шафоросту действительно везде и всегда везло. Такая же волна поднимала и других, однако никто так ожесточенно не стремился к ее вершине и никто не умел так цепко держаться на ее гребне, как он. Иногда кое-кто поднимался и высоко, но на гребне удерживался не всегда, потому что должен был еще и подать руку тому, кто изнемогал, захлебывался. Шафорост был иного нрава. Он не останавливался, когда кто-то рядом уставал. Он даже радовался, если тот, кто опередил его, вдруг начинал тонуть…

Надежда слушала Страшка, а в памяти невольно оживали тревожные дни в Запорожье. Вспомнилось совещание в горкоме, на котором Морозова и Жадана во всеуслышание назвали паникерами только за то, что они пытались выхватить из-под бомбежек семьи рабочих. С таким же мнением, какое было у Морозова, шел в горком и Шафорост, а выходил оттуда уже с иным — сменил его очень легко.

Вспомнилась страшная ночь, когда немцы ворвались на Хортицу. Из города все бежали, горели предприятия, и Шафорост лихорадочно требовал — уничтожить завод. Тогда из руководства, казалось, он один был прав, ибо один отстаивал директиву сверху — ничего не оставлять врагу. А что было бы, если бы не выдержка Морозова, если бы и Жадан тогда слепо согласился выполнить ту директиву? Не стало бы завода. Нечего было бы потом вывозить на Урал, не для чего было бы теперь строить…