На крутой дороге

В приемной медсестра попросила их минутку подождать. Но ждать пришлось долго. Наконец вышла седая женщина — главврач. Миколу впустила сразу, а Надежду деликатно пригласила поговорить. Они были знакомы, уважали друг друга. Врач, сообщив, что состояние больного не угрожающее — «будем надеяться, что он скоро поднимется», — тактично повела разговор по руслу, которое все дальше и дальше уводило от больного.

Все, что говорила главный врач, было интересно Надежде, важно для нее, однако, слушая эту доброжелательную седую женщину, Надежда недоумевала, почему все-таки ее не пускают к больному.

От людей ничего не скроешь, как бы этого ни хотелось. И Сашко Заречный уже давно убедился, что его чувства к Надежде не секрет для посторонних. Да он и сам уже не пытался скрывать их. Он любил ее чистой безответной любовью и ничего не ждал от нее, так как знал, что она никогда не ответит ему взаимностью, не сможет стать его женой. А не любить ее он был не в состоянии. Она была для него звездочкой, которая и на расстоянии светила ему.

«Ты идеалист, Саша!» — смеялись над ним друзья. Особенно любили допекать его этим словом девчата: «Ой, какой же ты, Сашко, идеалист! Разве существует на свете такая преданность? Это только в романах выдумывают!» А сами в душе завидовали той, которая сумела вызвать такое чувство в парне, и втайне мечтали, чтобы и на их пути встретился вот такой же «идеалист», способный так же преданно любить.

После того как Надежда прогнала его на берегу, Заречный ходил сам не свой. Горькая обида долго растравляла рапу. Но постепенно он успокоился и винил во всем только себя. Подумалось, что уж слишком он навязывается ей, что таким неотступным, преследованием только причиняет боль своей любимой, и стал избегать встреч с нею.

Но, всячески избегая встреч, он по-прежнему не переставал заботиться о ней. И когда в первую тревожную ночь рядом с цехом, в котором дежурила Надежда, взорвалась бомба, никто так отчаянно не помчался к месту взрыва, как Заречный. И причиной болезни Лебедя, которого Сашко ненавидел за то, что тот приставал к Надежде, был не кто другой, как он, Сашко. В ту ночь, еще до налета, случайно натолкнувшись возле затемненного цеха на Лебедя, он слышал, как тот умолял Надежду идти вместе с ним домой, — и у него помутилось в глазах. И никто не знает, что именно он, этот смирный и исключительно вежливый парень, подкараулив Лебедя около проходной, так сцепился с ним, что тот угодил в траншею.

Стараясь не докучать Надежде даже случайными встречами, Заречный настойчиво просился у Морозова на фронт. Тыловая жизнь ему, так же как и Миколе, казалась нестерпимой, а теперь оставаться в тылу для него было просто невыносимо. Морозов не отпускал Заречного: такие, как он, и на заводе были нужны. Но Заречный настаивал. Написал об этом он и Василю. Написал тепло, как другу детства, искренне, ничего не тая. Чтобы окончательно отрезать себе все пути, признался Василю в своем чувстве к Надежде («Хотя ты и сам знаешь…») и тут же заверил, что никогда не встанет между ними. Не дождавшись ответа, написал в его часть. Надя тоже писала в часть, и уже не раз, но ответа не получала. А Заречный получил…

Пожилая женщина, опытный врач, которая сейчас старалась отвлечь внимание Надежды, хорошо знала отношения посетительницы и больного. Как только санитарка сообщила, кто пришел, она сразу насторожилась. Осмотрела Заречного, проверила температуру, пульс и после этого попыталась ободрить его:

— А вас уже и навестить пришли.

Заречный ужаснулся:

— Надийка?

— Я еще не знаю кто… Но не волнуйтесь, а то я никого не пущу.

Но Заречный с мольбой смотрел на нее пылающими глазами.

— Не пускайте ее. Очень прошу вас. Ни в коем случае! А через минуту, успокоившись, попросил:

— Если не трудно, позвоните, чтобы пришел Хмелюк. Вы его знаете? Секретарь комитета комсомола. Мы с детства дружим.

И Миколу пропустили.

— Ты вот что, Коля, — сразу же заговорил Заречный, когда Хмелюк подсел к нему, — слушай меня… — Он положил свои обожженные забинтованные руки на Миколины и еще раз попросил: — Только внимательно слушай…

— Я слушаю тебя, Саша…

Заречный вдруг заколебался и замолчал. У Миколы напряженно стучало сердце. По тревожному блеску Сашковых глаз он понимал, что тому тяжело продолжать начатый разговор. Ему показалось, что Заречный догадывается о гибели матери и боится спросить.

— Ты только не пойми меня дурно, — после длительного молчания промолвил взволнованно Заречный.

— Я всегда тебя уважал и уважаю, Саша, — поспешил заверить Микола и в эту минуту сам верил, что между ними никогда не было никаких недоразумений.