На крыльях

– Понимаешь, Антон, – осторожно сказала я, вставая позади него и кладя руки ему на плечи, – у нас все-таки разные ситуации. От своей матери ты ушел сам, а моя слишком любила свободу. – Я замолчала – не слишком любила об этом говорить. – И свою я поздравила еще утром, когда тебя не было в номере. Да и брата своего я тоже поздравила.

– Катя, – повернулся ко мне парень и взял мои ладони в свои руки, – я сам разберусь, кого мне стоит поздравлять, а кого – нет. Договорились? Лучше поздравь меня.

Я обошла диван и села к нему на колени.

– Поздравляю, мой хороший, – сказала я ласково и проговорила ехидно: – И пусть твоя любовь ко мне будет длиться вечно. А все те девушки, на которых ты посмотришь, облезут.

Антон лишь ухмыльнулся.

А еще мы, поддавшись какому-то безумию, сделали парные тату: совсем миниатюрные, без изысков: на шеях, сзади, под линией волос.

Замочная скважина – у меня, и ключ – у него.

Две противоположности, которые идеально подходили друг другу.

Антон сам нашел тату-салон и когда татуировку делали ему, сидел спокойно – к подобным процедурам давно привык: рисунков на теле у него было несколько: дракон, надписи, осенью появился абстрактный узор на руке чуть выше локтя, который мне нравилось поглаживать кончиками пальцев.

Я же сидела, как на иголках – было ощутимо больно, но я терпела. Смотрела на четко очерченный профиль Антона и думала о том, как мне повезло, что он – мой.

Что это море – только мое.

И только я могу тонуть в нем.

Он повернулся, заметив мой взгляд – и тепло улыбнулся мне. Так, что сердце сжалось от переполняющих чувств.

«Я так люблю тебя

»

«Я знаю».

Мы делали это не для того, чтобы показать кому-то свои чувства – мое тату закрывали волосы, и кто-то мог увидеть его, если я только забирала волосы вверх. Это был символ единения. Искренности. Доверия.

Ключ и замочная скважина.

«Я хочу делить с тобою все поровну»

«Я хочу, чтобы мое сердце мог открыть только ты»

Это было в предпоследний день нашей пражской сказки. А в последний… Последний был кошмаром.

Мы много гуляли, не отпуская рук друг друга. И когда были на Карловом мосту – это живописное место безумно мне нравилось, то решили загадать напоследок желание у статуи Святого Яна Непомуцкого. Я предложила – Антон легко согласился. Знал, что мне нравятся подобные легенды.

Вспомнив слова экскурсовода, я первой коснулась натертого до золота фрагмента барельефа статуи, на котором изображено было тело святого, и загадала желание. А потом положила руку на крест, расположенный на перилах моста и повторила его. Антон нехотя последовал за мной. О том, что он загадал, я не думала. И даже не спрашивала.

«Пусть Антон станет известным, – пожелала я про себя, на мгновение закрыв глаза, – и добьется того, о чем мечтает».

Когда я распахнула ресницы, то увидела, что он улыбается, и улыбнулась в ответ.

Из-за хмурых туч выползло вдруг январское солнце, и его косые лучи упали на площадь, освещая наши лица.

В тот момент мы не боялись прощания.

* * *

Если у Кати и Антона на новогодние праздники установилась идиллия, то в отношениях Нины и Келлы все было совсем иначе. Эльза Власовна сделала молодоженам подарок, от которого молодожены не могли отказаться – совместную поездку в загородный пансионат и проживание, как и подобает супружеской паре, в одном номере. Более того, должны были предоставить ей совместные фотографии – для подтверждения, так сказать, своей совместной жизни. Это было одно из условий договора, по которому Нина получала деньги. Келла денег не получал, но по идее, должен был получить профит в виде реванша над Журавль и ее гордостью.

Пансион был неплохим, однако почти все его гости оказались людьми в возрасте или же семейными парами с детьми, соответственно, общаться ни с кем, кроме друг друга, эти двое не могли. И вынуждены были несколько дней жить в одном номере.

В пансионат с трогательным названием «Зимушка» Нина и Келла прибыли тридцатого числа. Это была их первая встреча после бракосочетания и, честно говоря, друг друга эти двое видеть не особо желали. Келла психовал и громко вещал, что хотел провести каникулы с друзьями, развлекаясь и тусуясь, а Ниночка фыркала и говорила, что у нее были свои планы, и в них никак не входил Рылий и его общество.

Они оба ни за что бы не признались, что боялись при встрече почувствовать то самое странное чувство, которое овладело ими тогда, на лестничной площадке. Не ярое соперничество, не сжигающая дотла страсть, не ненависть, переходящая в болезненное желание, – а нечто светлое, спокойное, глубокое и теплое.

Не пепел и искры, а отблески далеких звезд.

Не неистовый закат, а нежный рассвет.

Не сверкающий огонь пожара, а ровное пламя свечи.

Это чувство для обоих было непонятным. Чужим. Пугающим. И от него нужно было бежать, как от самой большой слабости, на которую оба были способны.

Видеть друг друга этим зимним снежным вечером было непривычно.