– Господу было угодно сделать Православие, главным приверженцем которого является русский народ, оплотом духовной борьбы с антихристианской религией «тайны беззакония». Это для нас огромная честь и милость Божия! Главным инструментом «тайны беззакония» на земле после Богоубийства стал еврейский народ, избравший себе новым «отцом» сатану и повязавший себя клятвой «Кровь его на нас и детях наших».
Вот почему любое еврейство, даже не придерживающееся иудаизма, но не отрекшееся от сатаны и не спасшееся от него в Православие, остается разрушительным инструментом в самых разных областях жизни. Об этом говорил еще св. Кирилл Александрийский: «Жиды – суть видимые бесы». В XX веке это в разной форме признавали такие мыслители, как о. Павел Флоренский – он, кстати, армянских кровей был человек. Или же вот Александр Федорович Лосев – наш великий современник…
Затем Казаков перешел к френологии и стал разглагольствовать о различиях в конституции черепов.
Пока Казаков поносил еврейскую бесовщину, армяне выглядели вполне довольными, но вот
Мондшайн был человек неинтеллектуальный, темперамент имел буйный, а характер драчливый. Периодически затевал он в «Русском чае» шумные разборки, главным образом из-за девиц, коих имел обыкновенно в количествах, превышающих пределы разумного. Однако бесед на отвлеченные темы он избегал и к искусству был равнодушен.
Про него рассказывали множество чудных историй, которыми сам он явно гордился, как венценосным обрамлением похотливой своей незаурядности.
Так, например, завел он себе собачку, ирландского сеттера – существо изысканной красоты, но добрейшее до неприличия. И когда выгуливал он своего пса, то на него набрасывался какой-то злющий дог и пару раз даже здорово покусал ни за что ни про что.
Мондшайн обратился к хозяину этого дога: мол, если собака у тебя такая свирепая, то ее в наморднике надо выводить или же где-нибудь в другом месте одну выгуливать. Хозяин дога на это порекомендовал ему упрятать в намордник свою собственную рожу, а еще лучше, отправить ее в Израиль – для увеселения коренного арабского населения.
Учитывая наличие у данного гражданина столь милой собачки, напрямую выяснять с ним отношения Мондшайн не стал. Но, завидя как-то, что подлый обидчик специально прохаживается с собакой поблизости от его подъезда, вышел он на балкон и, недолго думая, стрельнул в дога из охотничьего ружья. Собака не пострадала, но выгуливать ее стали в другом месте.
И вот дернул же черт Алешу Казакова, чтобы именно с ним связаться!
– Давай, – предложил он, – поспорим на бутылку, что моя голова по-арийски бугриста, а твоя, как семита, напротив, до омерзения гладкая.
Мондшайн, конечно, закипел, но драться не полез. Алеша был человек тихий и говорил всегда достаточно отвлеченно, как и подобает интеллектуалу, а бить хилого человека только за идеи, пускай в основе своей и подлые, казалось Яше неудобным. И еще: сама идея показалась ему занимательной! Потому, поартачившись немного, согласился Мондшайн на сравнительное ощупывание своей непутевой башки.
Френологический эксперимент этот очень взволновал всех присутствующих. Срочно составили комиссию из людей на вид солидных и почти трезвых, и начали щупать. В результате оказалось, что несмотря на постоянные драки и падения с мотоцикла, бугров на голове у Мондшайна явно меньше, чем у Алеши, а вот «замечательная» шишка есть, почти на том же месте, и заметно крупнее.
Тут начались жаркие споры – ставить Алеше бутылку или нет? Особенно усердствовал Гуков, предложивший в подтверждение данного требования оригинальный доказательный тезис – «у всех придурков одинаковые черепа». Этим он как бы отмежевывался от поддержки Мондшайна, но, одновременно, не боясь схлопотать по морде, получал реальную возможность участвовать в распитии выигранной тем бутылки.
В пылу охватившей все кафе дискуссии народ стал друг у друга по головам шарить, открывая по ходу дела все новые и новые, захватывающие в познавательном отношении краниометрические подробности. Шум стоял невообразимый, как в обезьяннике, и про несчастного Казакова напрочь забыли. А он, оклемавшись, не захотел больше участвовать в подобном «антинаучном» безобразии и, брезгливо понаблюдав немного за происходящим, потихонечку смылся.