«На лучшей собственной звезде». Вася Ситников, Эдик Лимонов, Немухин, Пуся и другие

– Интересно, очень интересно. Вы же знаете, Анатолий, я половину своей коллекции советскому государству подарить должен, вот и думаю: а что, если эту дыру «независимыми» художниками залатать? Может получиться очень недурно – живая преемственность, традиция русского авангарда. Ну, и для вас, художников, дело важное. В компании с Кандинским, Малевичем да Родченко ваши имена совсем по-иному и звучать, и смотреться будут. Например, вы эту картину у себя дома выставляете, что, конечно, весьма похвально, но я бы мог ее с собой взять и показывать в разных странах. Она на манер фрески написана, смотрится представительно. Вот и сделал бы художнику имя. Я ему, кстати, это предлагал, но он отказывается. Продал, говорит, я Анатолию Рафаилычу картину, не «отдал», а «продал», и договор при том заключил. М-да, такие дела. И сколько же, если не секрет, заплатили вы за это все, голубчик? Пять тысяч, говорите? Возможно, я неправильно понял, ослышался? Ах, вот как, действительно пять тысяч! Странно вы, голубчик, за дело беретесь. Я бы сказал, что не в своем стиле.

Тут Анатоль не преминул перед гостем «павлинье перо» показать:

– Что же тут особо странного, уважаемый Георгий Дионосович? «Свято место» пусто не бывает. Отчего, скажите на милость, другой инициативный человек не может на столь перспективной стезе, как русский авангард, порадеть?

Костаки аж передернуло. «Ладно, – говорит, – радейте на здоровье». На том и расстались.

Однако вся ситуация сложилась совсем не так, как того ожидал Брусиловский. Когда стали художники к Немухину обращаться: «Будем Брусиловского в Костаки тянуть или нет?» – тот вдруг заерепенился: «Нет Георгию Дионисовичу замены, и быть не может!» И отступились друзья-художники: к чему ссоры заводить, каждый сам по себе, так куда удобней, чем гуртом, и дрязг меньше.

Потом по свойственной творческим людям злокозненности стали подозревать, что «Брусок» хитрит, с ценами играется. Началась истерия: «Ты чего, совсем спятил? Мы свои картины иностранцам по двести рублей еле-еле продаем, а тут целые пять тысяч! Да кто же нас теперь покупать будет? Снимай эту картину к черту, иначе все мы прогорим!»

Анатоль, конечно, огорчился, но обижаться не стал, поскольку как поклонник Фрейда, понимал подоплеку всего этого дела: друзья «по борьбе» – все больше дрянь, а главное – пьянь, а потому слову их грош цена. И ничего здесь не поделаешь, ибо это – бытовой факт, а не художественный феномен. Aliena vitia in oculis habemus, a tergo nostra sunt[156].

Прознал Анатоль как-то раз, что дача покойного маршала Тимошенко, которую тому лично товарищ Сталин подарил, пустует и предложил сыну его, Косте Тимошенко, чтобы тот ему эту дачу сдал, за умеренную, конечно, цену и с благородными целями: он, мол, Анатолий Брусиловский, неожиданно вкус к природе ощутил и там, на даче, свои новые шедевры созидать будет.

Зовут меня на новые великие делаЛесной травы разнообразные тела[157].

Полковник авиации Константин Семенович Тимошенко – человек богемной тусовки, охотно согласился. Брусиловский – парень в доску свой, личность популярная, артист к тому же. Пускай себе творит на свежем воздухе, а деньги лишними не бывают.

И устроился Анатолий Рафаилович Брусиловский на даче маршала Тимошенко, что, между прочим, в особо охраняемой зоне находилась, рядом с «Домом приемов командующих армиями стран участниц Варшавского договора», как настоящий русский барин – с большим вкусом и размахом. Как «сюрреалист» решил воссоздать он здесь иную реальность, эдакую иллюстрацию собственных лирических ассоциаций или сновидений, предвосхитив идею «Дома Дали»[158], но в сугубо русском духе. И сумел таки задумку свою воплотить в жизнь, причем с большим размахом, ярко и сногсшибательно.

По размерам и вычурности архитектуры дача маршала вполне соответствовала «Дому Дали»: множество комнат, мансард, террас, веранд и залов, заставленных и завешанных старинной мебелью, оружием, музыкальными инструментами, поражающими «натуральностью» изделиями таксидермического искусства – чучелами зверей и птиц, и, конечно, «интерьерными» картинами в тяжелых позолоченных рамах… Имелась в доме и огромная кухня с настоящим очагом, котлами, вертелами, особого рода печами и другой редкостной утварью, вывезенной из старинных замков Германии.

Банкетный зал был уставлен резной дубовой мебелью из бывшей столовой Рейхсмаршала Великой германской империи Германа Геринга, может быть и тяжеловатой, помпезной, но зато прочной и «органичной». По-видимому, несмотря на различия в происхождении и образе мыслей, эстетические вкусы маршалов удивительным образом совпадали.