«На лучшей собственной звезде». Вася Ситников, Эдик Лимонов, Немухин, Пуся и другие

Лучшее, что он создал в жизни, рукописная книга «Земные будни» о барачной России. Выше этого он еще не прыгнул – мешает отсутствие общей культуры. Подозреваю, что читает мало и бессистемно, основную сумму информации черпает с более начитанных приятелей.

Холин – человек с шорами на глазах. Лучшие его строки:

…наш век суров:Поэт – Игорь Холин,

Премьер – Никита Хрущев.Словом, каков премьер, таков и поэт. И наоборот.

Думаю, что его литературная судьба – оставаться второстепенным детским поэтом, ибо мужества опубликовать за границей свои взрослые вещи у него не хватит, да и не взяли бы. Словом – доморощенная «черная школа». У Рабина хватило мужества и таланта прославиться за границей, у Холина – не хватит.

<…>

Мне не безразлична его судьба, но как помочь человеку, который в 47 лет пишет с ужасающими орфографическими ошибками? Который самонадеянно переоценивает свои возможности? Не понимает духа редакций?

Иногда он по-детски доверчив и открыт и радуется жизни. В эти минуты я его люблю.

Если начнется война, хочу, чтобы моим командиром был Игорь Холин.

А его литературные советы наивны. Литература не делается недоучками. В Горьком тоже был комплекс недоучки, но он сумел стать начитаннейшим человеком своего времени. Этого Холину не дано.

Добр ли Холин? Не знаю. Но, может быть, он простит это вторжение в его дневник.

[Надпись сбоку рукой Холина: «Эти несколько страничек – лучшее произведение Иодковского»]

И. Холин[81]

Свой замысловатый комментарий Иодковский явно адресовал готовящемуся к выступлению Благого-сына, в котором ему с пьяных глаз почудился опасный конкурент. Но все, слава Богу, обошлось.

Благой вовсе не обиделся и тут же высказал достаточно любопытную мысль: что любая хорошего качества музыка может быть вполне авангардно интерпретирована. Затем сыграл для затравки Баха и Метнера, причем в таком темпе, что дремавшие в уютных креслах старушки-меломанки явно встревожились.

Потом настал мой черед. Раздираемый пафосом юношеского волнения, прочел я почти навзрыд некий философский опус под названием «Орнамент и абстракционизм», сочиненный великовозрастным сотоварищем моим Андреем Игнатьевым, ставшим в последствии социально-католическим мыслителем, а тогда еще бывшим просто гением. Сей труд и был по задумке устроителей гвоздем программы, настоящей авангардной штучкой.

Игнатьев же, как истинно русский гений, вечно страдал: то от «депрессухи», то от потери голоса, то от поноса или от чего-то похожего. Виной всему, конечно, была хорошая сопротивляемость молодого организма непрерывному воздействию популярных алкогольных напитков, причем не лучшего качества, но с точки зрения самого Игнатьева это были «фазы духовного кризиса».

Потому выступать собственной персоной Игнатьев отказался, но уговорил таки меня, как личность сочувствующую и вполне авангардную, прочесть его творение и тем самым поделить грядущие лавры как бы пополам.

Лавры, в виде благодушного одобрения доклада самой Еленой Ивановной, а также вежливых аплодисментов слушателей, мы заработали, однако лишь по одной причине – из-за явно неожиданного отсутствия в тексте каких-либо похабных намеков на личную жизнь Александра Борисовича Гольденвейзера. Это, конечно, лишало доклад здоровой авангардистской задиристости, но зато вполне устраивало хозяйку.