На маленькой планете

Вскоре старик вернулся, сел и, задерживая взгляд на моем лице, протянул мне холодный огурец, кружку.

— Учишься, чай, работаешь? — спросил. — Сейчас все боле учатся, а работать-то некому, а и учеба — дело очень даже подвержено знаниям. А?

Я сказал, что работаю в журнале.

— Знакомо нам, — ответил неопределенно он. — Нарицательная работа.

Ноги мои, отогреваясь, заныли, и я задвигался, чтобы пошевелить пальцами, снял туфли. Он взял туфли, осмотрел их и покачал головой. Мне стало тепло, но в тепле, где-то внутри, было холодно; вспомнил, как в сторожке пытался согреться, как чуть не замерз, и даже содрогнулся от этого. Все-таки сторожку надо было закрыть.

Я сказал старику о сторожке, о том, как я в ней мерз. Он на время замер, будто решая, как ему быть, а через минуту уже сидел хмурый, исподлобья поглядывая в мою сторону.

Я даже растерялся, пробормотал что-то в оправдание, собираясь сейчас же пойти и закрыть сторожку, думая, как нехорошо получилось, что, возможно, ее нельзя было открывать, потому что там, возможно, ценные вещи, продукты наконец.

У меня, видимо, начинался жар, потому что, когда я попытался встать, поплыло в глазах.

Старик сел, зло посмотрел на меня.

— Плутали?

И тут я заметил, что он чуть шепелявит, и это оттого, что у него нет зубов.

— Вы ночевали в этой даче?

Я кивнул. Старик теперь был со мной на «вы», в его сердитом голосе звучала обида и еще, пожалуй, злость.

— Вам нечего делать было?

— Но я думал, что отогреюсь, не замерзать же мне, — отвечал я, чувствуя, что и в самом деле совершил большую глупость.

— Вы там спали? — опять спросил старик.

Он теперь подчеркнуто говорил на «вы», говорил коротко и все больше хмурился.

— Нет, не спал, — отвечал я.

— Если не спали, что же делали, мерзли?

— Угу, — ответил я и глупо улыбнулся.

Старик походил по избе, постоял у окна, а мне хоть собирайся и уходи, потому что было очень неприятно.

— Дедушка, — сказал я, — не хочу оправдываться, но, право, было так холодно. Мороз ударил…

Старик молчал. Вскоре он отошел от окна, сел подле печи.

— Вам холодно? — спросил он меня, и в его голосе чувствовалась горькая ирония. — Вы замерзли? — Я молчал. — А что же ко мне не пришли, побрезговали, значит?

Он взял свою кружку с водкой и вылил в ведро.

— Я, может, гордый тоже, — сказал, — это вам к примеру, молодой гражданин.

Разнервничавшись до этого, я стал успокаиваться, узнав причину перемены в старике и думая, как рассказать ему все.

Мне было трудно это сделать еще и потому, что голова моя совсем разболелась, но я сказал то, что пришло в голову:

— Я вашего дома не видел. Было темно, я дома не видел. Вот как все было, и замерзать я не хотел.

— Ну постучал бы, — отозвался старик, — люди ведь.

Он опять походил по избе, поглядел на меня, и мне показалось теперь, что он стал будто древнее, осунулся; в поблескивающих его глазах все еще была обида.

Я подумал, что где-то мне приходилось видеть такое лицо на картине, но на какой, я так и не вспомнил.

— Пороши-то были? — спросил он, прерывая мои мысли.

— Не было, — отвечал я, — мороз ударил, а снега не было.

— Ну да, темень, — согласился окончательно старик и придвинулся к печке; подозрение, возникшее у него, исчезло. — Энту халупу на дачу купили, — сказал он медленно. — Я поприглядеть взялся.

Он опять налил себе водки, и мы, стукнувшись кружками, выпили.

— Из Калуг купили, — добавил он, закурил и жадно затянулся.

Мне стало жарко.

Я начал рассказывать старику, как я вышел из сторожки, как все было белое, как меня это поразило, как оцепенел от неожиданности…

Старик внимательно смотрел на меня, вглядываясь в мое лицо и, также не отрывая взгляда, крикнул:

— Марья, слыхаешь аль нет?

— Чего? — сразу отозвался голос старушки. Она, видать, тоже не спала.

— Иде градусник? Голова, чай, у него. Жар!

Меня клонило ко сну, хотелось если не спать, то хотя бы полежать, и время от времени я впадал в полузабытье, плохо сознавая, что со мной, и думая о том, как хорошо, что старик перестал обижаться.

IV

Около меня суетились, о чем-то говорили, но всего этого я не видел. Вскоре повели спать. Я подумал о том, как нехорошо получилось, сколько хлопот доставил старикам, а все потому, что поехал отдыхать за город.

Проснулся уже после полудня — ходики показывали четыре часа.

— Проснулся, — сказал старик. — Подавай сюда.

Старуха принесла малиновое варенье в стакане, чай в кружке, отдала старику. Мне даже стало нехорошо, когда увидел в ее глазах слезы, не думал, что мое положение окажется таким плохим.

Старик говорил:

— Пей наперво чай, а по горячему следу пускай варенье. Сильно помогет. Очень даже. Пей-то, потому как варенье, скажу я тебе, лучшее лекарство. Выпьешь, а оно тепло р-раз, и держит.