На маленькой планете

Возница сел в сани, попридержал лошадь, пока говорил врач, потом дернул вожжи, и лошадь взяла рысцой с места.

Председателя сельсовета дома не оказалось. Сказали, что он уехал в село Обдерлино, а приедет, видимо, утром, так как начинается метель. Сгурский смотрел на жену председателя сельсовета, на его четвертых детей и думал: что теперь делать? Женщина торопливо вышла из дома, очень быстро вернулась, оделась.

— Я вас устрою, — сказала она. — Не бог весть как у нее, но тепло, тихо, детей нет.

Она сказала «детей нет» так, будто извинялась перед врачом за то, что не может оставить его у себя дома. Сгурский что-то буркнул в ответ и пошел за женщиной.

Она впереди, а он, долговязый, в черном пальто с поднятым воротником и с чемоданчиком, сзади. Шли, похрустывая, по снегу.

— У нас все болеют, — заговорила женщина. — У нас даже председатель колхоза заболел, а уж у него с болезнью строго: чтоб болел, нет.

— Это опасная болезнь, — сказал Сгурский, подумал и продолжил: — Думают, что пустяк — простуда. А это не пустяк, видите…

Он замолчал, хотел сказать что-нибудь значительное, серьезное, о смертных исходах от гриппа, но решил, что будет лишнее, потом подумал, что вообще у него с чужими людьми как-то не получается разговора, и смолк совсем.

Вскоре подошли к домику. Окна в нем светились. От двери, заворчав, бросилась в сад собака, оттуда залилась громким лаем. Где-то откликнулась еще собака, еще и еще.

— У вас тут собаки, — усмехнулся Сгурский.

Женщина постучалась в окно, которое засветилось.

— А что, злые? — спросила она.

— Да нет же, наоборот, трусливые, — отвечал Сгурский.

— А-а, — ответила женщина и тихонько засмеялась, оглянулась на врача, как бы решая, шутит он или нет, и серьезно добавила: — Это так. Злые, но трусливые.

Вскоре всхлипнула всеми петлями дверь и отворилась.

— Тебе чего, Марья? — спросили из темноты. — Ты, чай, по делам?

— Да я вот человека к тебе, Арина, привела, врача-то. Небось пустишь?

— А чего, пускай зайходит, — отвечала старушка, высовываясь из двери на снег, кутаясь в полушубок. — Пускай зайходит, а чего, пущу. Заходить, — сказала старушка, распахнула дверь в избу.

Сгурский вошел в сени, остановился на пороге. Тихонько покашлял, ощутив тепло, оглядывая прихожую и стараясь определить, куда его положат спать. Печь еще топилась, рядом с ней на выступе сильно горела лампа. Вскоре вошла старушка. Сняла полушубок, оглядела Сгурского, села.

— Да ты присядь, — сказала. — Вот лавка есть, туда и усаживайся. Чай, правды в ногах нет. Устал-то с дороги?

Она взяла вязанье, нагнулась и, рассмотрев что-то, стала вязать. Сгурский снял пальто, сел на лавку. Ему хотелось лечь, отдохнуть, чтобы завтра с утра начать обход больных. Но приходилось сидеть, ждать.

В углу на столике стояло несколько икон, белели потушенные свечи, две иконы висели, самая большая была убрана расшитым полотенцем. Падавший от печи и от лампы свет тускло отсвечивал на стеклах, скользил по потолку, стенам.

Старушка была маленькой, щупленькой; болезненная желтизна лица от света лампы выглядела какой-то странной — бледной, такой, будто кто взял и надел ей на лицо маску из гипса. Она сидела и вязала, вроде и забыла, что рядом сидит врач и ждет, когда же скажут, где он должен расположиться на ночь. Только через некоторое время, когда Сгурский уже все рассмотрел, она подняла на него глаза.

— А ты молодой, — сказала она. — А говоришь, доктор? И куда тебя-то в такую непогодь несет?

Она вздохнула, будто жалея его, уткнулась в свое вязанье и тихонько позевала, отворачивая от врача лицо.

— Я, бабушка, учился, а потом, видите ли, только стал врачом, сейчас, знаете ли, без учебы никуда. Выучился и стал врачом. Я ведь шесть лет учился.

— Как шесть, годков шесть? — спросила она и тихонько то ли засмеялась, то ли зазевала и удивленно уставилась на врача. — Ну, это ни к чему. Ну, на это ты и дурак. Наш председатель в двух месяцах справился с учебой-то. Голова у него большая, хотя учебов много он не прошел.

Сгурский, сидя на лавке у печи, обогрелся и теперь думал, что неплохо бы отдохнуть, но видать было по всему, старушка не собиралась укладывать его спать. На ней было надето столько одежды, что он даже удивился: платье, кофточки — вязаные и ситцевые, шарфик, чулки, носочки — все это, по-видимому, было связано ею самой и носилось изо дня в день, пополняясь тем, что она вязала.

— Глухое место у вас тут, — сказал Сгурский, чувствуя приятную разморенность, сонливость.

— Нет, — ответила старушка. — Обдерлино рядом, большущее село, а Сгустки, Синяя Балка, Овриново — это все не то, что наша деревня; большущие села, и машин там, страсти-то какие, полно, а у нас тут однех тракторов много. А и то хорошо, а что? Сам-то ты откель родом?

— Из Москвы, бабушка, а теперь работаю в Голикино.

— И учился в Москве-то?

— Там.

— А что ж сюда потянуло?

— Послали работать, бабушка, а потом нужно жизнь посмотреть, потрогать ее.