На Москве (Из времени чумы 1771 г.)

И вот теперь целью всех помыслов, целью всего существования Андреева сделалось только одно — достать денег каким бы то ни было образом. И он был на все готов для этого. В иные минуты ему казалось, что он даже готов стать убийцей, только бы снова соединиться со своей женой.

Красавица Аксинья, с своей стороны, первое время своего пребывания в доме бригадира не владела собой от отчаяния и злобы. Она любила своего мужа с тою же пылкостью, что и в первые дни после свадьбы. Положение ее было тягостное и, кроме того, очень мудреное. Она была в доме, где, помимо двух отставных наложниц, была целая куча разношерстных детей, родных между собою наполовину, т. е. по отцу.

Муж и жена видались изредка, тайком. Аксинья отправлялась на эти свидания под угрозой попасть прямо в острог или быть сосланной на поселение. Так пообещал ей бригадир, с первых же дней после официальной, узаконенной на бумаге, разлуки супругов.

Василий Андреев предлагал жене бежать куда бы то ни было — в Польшу, на Волгу, в Запорожье, хоть в ту же Сибирь. Но умная, предприимчивая, рассудительная Аксинья отказалась наотрез и обещала мужу в два года устроить их судьбу так, чтобы сделаться вольными.

План ее был не хитер, но верен. Она решилась прикинуться, привязать к себе бригадира, добыть от него порядочную сумму денег и передать мужу, чтобы тот мог выкупиться на волю. Будучи вольным, Василий Андреев должен был ехать в Петербург, подавать просьбу и хлопотать. И, в случае удачи, в чем не было сомнения, Аксинья, как законная жена вольного человека, становилась сама вольная, и на это не требовалось даже согласия Воротынского.

II

В воскресенье, по сильному морозу, во двор бригадира Воротынского влетели легкие санки, и военный, с грубоватым красным лицом, вошел в прихожую.

Это был Алтынов.

— Что, его высокородие дома ведь? — спросил он сидевших вечно угрюмых людей.

— Дома-с! — отвечал один из них.

— У обедни небось не был?

— Какая нам обедня… — пробурчал старший из людей. — Мы, я чай, забыли давно, какой рукой лоб крестить.

Алтынов поднялся наверх. Бригадир, бывший в своем кабинете, увидя, что кто-то въехал на двор, немедленно перешел в гостиную и сел на свое обычное место.

В углу гостиной, под портретом императора Петра III и близ окна стояло большое кресло с тусклыми, когда-то золотыми ручками и ножками и обитое очень потертым и полинялым бархатом. Кресло это стояло не на полу, а на маленьком возвышении. К нему вела ступень, на четверть аршина выше остального пола. Всей Москве был известен давно этот самодельный трон. Немало подшучивали москвичи за глаза над этой затеей петербургского «дюжинного» бригадира, но затем и к этому привыкли. Воротынский же был верен себе десять лет и теперь, при расстроенных делах, сидел на своем полинялом и ветхом троне так же гордо и важно, как и в те времена, когда вся Москва была на его пирах и балах. Каждый раз, что появлялся гость в его доме, десять лет кряду неизменно, бригадир выходил из внутренних покоев, садился на свой трон и полувеличаво, полуласково принимал гостя. Так сделал он и теперь.

— А!.. Прохор Егорыч… Как живешь? Пожалуй… — встретил он Алтынова.

— Все ли благополучно-с? — отозвался тот, кланяясь. — Вашу милость с праздником поздравить…

— С каким праздником?

— Воскресенье сегодня…

— Э! Ну, так что же из того? Какое же нам с тобой дело до того, что воскресенье?

— Да так-с, проведать приехал… Праздник, день, свободный от всяких делов…

— Ну, так бы и сказал, что день свободный. Садись. Ну, что нового? Под суд еще не угодил? Счастлив, брат, ты…

Алтынов вежливо рассмеялся.

— Что же, правду говорю… Счастлив… Другой бы давно в рудниках был…

— Как здоровье Аксиньи Николаевны? — переменил разговор Алтынов.

— Ничего, что ей… А ты брось подходец-то… На черта ли тебе ее здоровье… Не финти, сказывай прямо, зачем приехал.

Алтынов собрался что-то опять, по-видимому, сочинить, Воротынский догадался и не дал ему выговорить слово.

— Перестань, говорю… Что я, разве тебя не знаю? Сказывай прямо, какое дело? Денег я, кажись, тебе не должен. Ведь в расчете?

— Так точно-с.

— Ну, так, стало быть, продаешь кого?

Алтынов усмехнулся.

— Угадал?

— Да я, ваше высокородие, уж имел честь вам единожды докладывать об некоей красавице, почти, можно сказать, дворянского происхождения.

— Да, да… Помню… Ну, что же?

— Да вот-с, не угодно ли будет повидать и сказать — за вами ли останется. Охотников много-с.

— Не ври.

— Не вру-с.

— Ну, привези, посмотрим…

— Мудрено, Григорий Матвеич, не из таких…

— Вот как!

— Да-с. Я вам доложу — если купите — держите на цепи, покуда не обойдется…

— Вон как! — воскликнул Воротынский, — да это даже любопытно… Так как же? К тебе приехать?

— Да уж извольте ко мне побеспокоиться.

— Ладно. А у тебя она на привязи сидит?

— Да пожалуй, что и на привязи, — рассмеялся Алтынов.

— Не кусается?

— Да пожалуй, и кусается… — весело смеялся Алтынов.

— Прелюбопытно!.. Завтра приеду.

Алтынов, просидев немного у бригадира, раскланялся, вышел и съехал со двора.