На окраине города

— А ты думал, мы о твоем геройском подвиге будем говорить? — неожиданно вспылил Виктор. — Нет уж, изволь узнать: случай героев не рождает, они воспитывают свой характер годами и десятилетиями. А ты? Так, как ты, смелые, решительные люди себя не ведут. Чем, например, ты можешь объяснить свой отказ учиться в свободное время каменщицкому делу? Только говори откровенно, вопрос поставлен серьезно.

Володя молчал, сосредоточенно глядя на кучку свежих стружек. Наконец, он отвел пасмурный взгляд к окну.

— Не знаю, — хрипло сказал он. — Просто как-то так получилось… Все ребята молчали, а я один сказал, я же знал, что многим неохота оставаться здесь после работы. И потом, я учусь в техникуме, некоторые ребята в вечерней школе. Когда же нам уроки учить?

— За учебу, Володя, я тебя только хвалю: молодец! Но разве нельзя эти полмесяца, пока вы учитесь в комплексной бригаде, уплотнить свое время, прожить, как говорится, с особым напряжением эти дни?

Володя пожал плечами:

— Что ж, пусть будет по-вашему. Мне не тяжело побывать на этих занятиях.

Но когда собралась вся комплексная бригада, Володи снова не было среди ребят.

35

На рассвете начался первый осенний снегопад. Словно солью посыпал землю снежок, но ветер тут же сбивал его с бугров и пригорков в низины и канавы, плотно накрывая все еще зеленые травы, вихрясь над землей — хлесткий, сырой и холодный, сковывая крепостью цемента мерзлую грязь, наращивая на темных лужах грязноватый хрусталь хрупкого льда.

В конторе в это утро сразу же разгорелся спор. Никита Мохрачев наотрез отказался со своей бригадой работать на ветру, на восточной стене здания.

— Раньше надо было думать, — горячо доказывал он Дудке и Кучерскому. — Когда тепло стояло, делали кладку за ветром, а теперь, когда и нос-то высунуть на улицу неохота, додумались морозить людей. Переводите, где теплее, иначе бригада не выйдет на работу.

Начальник строительства неодобрительно посмотрел на Мохрачева.

— Кто же тогда станет вести кладку в декабре? А ведь там похлеще достанется: придется класть портики, а они со всех сторон открыты ветрам, и на такой высоте ветер-то ой-ой как жгуч, — сказал Дудка Мохрачеву.

Тот помялся, переглядываясь с каменщиками из своей бригады.

— Н-ну, тогда, Василий Лукьяныч, — тихо заговорил он, с мягкой улыбкой посматривая на Дудку, — неплохо бы нам, так сказать… расценочки подзавысить, пока мы эту стену кладем, а? Все-таки людям повеселей будет работать-то.

— Расценочки, значит, завысить, — помолчав, мрачно произнес Дудка, не глядя на Мохрачева и неожиданно обернулся к Шпортько: — Роман Михайлович, ты не думаешь идти в старую бригаду?

— В старую?! Н-нет. А зачем? — удивился Шпортько.

— Плохого ты себе заместителя оставил, вот что, — сдвинул брови начальник строительства. — Деньгу, видишь ли, захотелось Мохрачеву урвать у государства, так я тебя понял, Мохрачев?

— Ну зачем же урвать? — беспокойно засмеялся тот. — Я ведь… о поощрении, так сказать, беспокоился… и все наши со мной согласны.

Но Дудка, уже не слушая его, о чем-то тихо говорил со Шпортько.

До слуха Мохрачева донесся голос Романа Михайловича:

— Ну, человек-то восемь хорошо уже кладут, можно поручиться.

— Ладно, Мохрачев, занимайтесь обкладкой колодцев, — махнул рукой Дудка и встал. — А на восточную стену пойдет Роман Михайлович Шпортько и кто пожелает из его новой бригады. Неволить не хочу, пусть сами вызываются.

В бессмысленной улыбке застыло лицо Мохрачева. Опомнившись, он зорко глянул в сторону ребят. Почти одновременно встали и подошли к Шпортько Михаил Чередник и Коля Зарудный, затем Леня Жучков, Василий Вихрецов. Вскоре вся бригада сгрудилась возле бригадира. Последним, оглянувшись по сторонам, присоединился к ребятам Володя Горелов. И можно было понять его замешательство: вызывали каменщиков, а он был всего лишь на двух занятиях. Но разве отстанешь от своей бригады у всех на виду?

— Ну, пошли, ребята. — И Роман Михайлович, поплотнее натянув на голову шапку, первым шагнул в дверь. Порыв ветра ворвался в комнату, зашелестел бумагами на столах, невольно напомнив тем, кто еще сидел здесь, в тепле, о бушующей на улице непогоде.

Низко плыли над Дворцом косматые тучи. На сером фоне крупными линиями вырисовывались стальные сплетения взметнувшихся ввысь башенных кранов. С необузданной злостью взвихривал ветер кучи песка, высохшую известь, мелкие щепки, клочки грязной бумаги.

Приходилось идти, прикрыв глаза рукавицами, вполуоборот, стараясь не наткнуться на товарища. Из глаз текли слезы, а холодный, леденящий ветер безжалостно просачивался сквозь плотную материю спецовок, обжигая своим дыханием.

Вот кто-то впереди бросился к подъезду, и это было словно сигналом для остальных. Запыхавшиеся, но вмиг встряхнувшие навалившуюся было скованность, все вбежали в подъезд.

— А вы знаете, — ни к кому, собственно, не обращаясь, сказал Кирилл Козликов, вытирая слезы со щек, — есть, говорят, такие люди, что и зимой в проруби купаются. Я в журнале «Огонек» читал. Вот что значит закалка!