На острие меча

Стоявшая рядом с ней Гликерия успела принарядиться, набросив на хитон фиолетовый пеплос, – видимо, подражая цветам царицы.

– Я рада, Лукан, что ты опять с нами, – заговорила Гипепирия, подходя ближе, – что тело твое побороло смерть, а душа соединилась с живыми. – И, предупреждая его вопрос, пояснила: – Ты двадцать дней находился между миром живых и мертвых. Но теперь, я вижу, все будет хорошо. – Она с нежностью посмотрела на девушку. – Впрочем, по-другому и быть не могло с такой-то заботой. Так что заслуга здесь полностью Гликерии… Да, именно так… Она прогнала всех лекарей и сама день и ночь ухаживала за тобой. Признаюсь, для меня это было полной неожиданностью. Ее как будто подменили. Или… моя девочка просто уже выросла.

Гликерия покраснела и молча разглядывала пальчики своих босых ног.

– Где я? – выдавил из себя вопрос Лукан.

– В моей усадьбе под Феодосией. Тебя перевезли сюда, как только разрешил ваш хирург. – Гипепирия улыбнулась. – Впрочем, у него не было выбора. Иначе Гликерия проткнула бы его кинжалом.

Лукан перевел взгляд на девушку. Та покраснела еще больше, но пересилила себя и подняла на него большущие изумрудные глаза.

– Это был нож. Совсем маленький нож. – Ее голос был едва слышен.

– Я говорила с наместником Галлом, – продолжала царица, – и до полного выздоровления ты останешься у меня в гостях. Разумеется, под неусыпным присмотром твоей преданной сиделки. – Она опять посмотрела на Гликерию: краска с девушки начала сходить, обнажая естественный цвет лица. – Хирург Кален подробно проинструктировал ее по уходу и лечению, так что я за тебя спокойна. Если что-то понадобится, скажи ей. – Гипепирия наклонилась и коснулась его руки. – Твой поступок достоин подвига Ахилла. Но лучше пусть об этом расскажет Гликерия. А сейчас набирайся сил, мы еще поговорим.

Она вышла, а девушка опять опустилась на стульчик у ложа. Они долго молчали, глядя друг на друга, никто не решался заговорить первым. Наконец Лукан спросил, слова давались с трудом:

– Как серьезно я ранен? Куда?

– В левый бок, копьем, – оживилась Гликерия и дальше взяла инициативу в свои руки: – Ты потерял много крови, и твоя душа долго блуждала во тьме. Но все нехорошее уже позади. Ты поправишься. Кален снабдил меня мазями и травами. А повязки я умею менять не хуже него.

Она щебетала, убеждая его в скором выздоровлении, а он смотрел на нее и поражался тому, как изменилась она за тот год, что они не виделись. Из девочки-подростка, угловатой и худой, Гликерия удивительным образом превратилась в восхитительную юную девушку. Линии тела округлились, а худоба переросла в стройность, легкую, почти воздушную, как у степной лани. Идеальный овал лица, тонкий прямой нос, но не эллинский, а с плавной ямочкой на переносице, и небольшой чувственный рот – невольно заставляли сравнивать ее с богиней, почтившей своим присутствием его комнату. Ее голос лился, как божественный нектар в мучимое жаждой горло, и он ловил себя на мысли, что не может наслушаться, до судорог в животе не хочет, чтобы она умолкала.

– Когда ты направил свой отряд в то поселение, – с воодушевлением рассказывала Гликерия о сражении, – то сломал боспорцам все планы. Твои всадники стянули на себя большую часть пехоты, и та не смогла поддержать атаку их кавалерии. Как раз до прихода вашего стратега Аквилы! – Ее глаза горели огнем обожания и гордости, и на кого эти чувства были направлены, не вызывало сомнений. – Кален сказал мне, что ты даже не сразу понял, что ранен, – такая кровавая была битва! А еще – что тебя вынес с поля боя один центурион, очень знаменитый в легионе.

– Кассий, – улыбнувшись, прошептал Лукан.

– Кто? – Гликерия склонилась к его губам, чтобы лучше расслышать, и он ощутил идущий от нее аромат свежих полевых трав.

– Его зовут Кассий, – повторил он, глядя в ее ясные, как горный хрусталь, глаза и не в силах оторваться от них, а она не убирала лица и как будто сама чего-то выжидала. Локоны ее волос теплой волной упали на его плечи, и Лукан чуть не застонал от разлившегося по всему телу блаженства.

Она истолковала его легкое напряжение по-своему, отвела лицо, поправила волосы (когда они покидали его плечи, он едва не застонал вслух) и осторожно опустила ладошки на край ложа.

– Я поднесу в его честь дар Аполлону, – сказала со взрослой серьезностью и переместила пальчики к его руке; в глазах опять плясали огоньки детского восторга. – Я так счастлива, что все обошлось! Этот старикашка Кален ворчал, что ты еще долго не сможешь сесть на коня и вообще сражаться. Но я ему не верю. Ты – сильный. А я – упорная. Вдвоем мы докажем ему, что он ошибался. Ведь так?

Лукан кивнул, поражаясь, как быстро и неуловимо она из наивного ребенка преображается во взрослую, рассудительную девушку, и наоборот. Видимо, та грань, которая отделяла ее отрочество от юности, еще не была порвана окончательно, но, безусловно, висела уже на тончайшем волоске.

– Мой конь? – вспомнил он об Аяксе.

– Он в нашей конюшне, – успокоила его Гликерия и поинтересовалась: – А как его зовут?

– Аякс.