На острие меча

Гликерия практически не отходила от постели больного, лишь изредка отлучаясь по домашним делам. Каждый проведенный с ней день приносил Лукану новые силы и новые надежды. Он уже мог поддерживать беседу и отвечать на ее нескончаемые вопросы длинными фразами (она хотела знать все – о нем, о его семье, о Вечном Риме). При этом Гликерия упорно называла его Гаем, объяснив такое обращение с простодушной прямотой:

– У вас, римлян, очень длинные имена. Зачем столько? Гай Туллий Лукан… Гай. – Она пожевала губами, словно пробуя имя на вкус, и вынесла решение: – Твое первое имя, данное при рождении, мне нравится больше всего. Оно короткое и звучит, как шорох ветерка в листве деревьев. Я буду обращаться к тебе просто Гай. Можно?

Ну разве мог он отказать ей в такой мелочи? Наверное, он бы ей уже ни в чем не смог отказать…

Рана оказалась глубокой и заживала медленно, но ощущение возвращающихся к нему сил росло в Лукане ото дня в день. Был ли это результат его крепкого от рождения здоровья, молодости и лекарств Калена, или же истинная причина крылась в той заботе, которой окружила его Гликерия, точно определить не смог бы никто. Вероятнее всего, сработали оба эти фактора, а нежный и в то же время почти профессиональный уход девушки лишь ускорил процесс выздоровления.

На десятый день после отъезда друзей Лукан почувствовал себя настолько хорошо, что решил сам, тайком от своей юной, но строгой сиделки, попробовать подняться. Забежав к нему утром, чтобы поздороваться и справиться о самочувствии, Гликерия куда-то упорхнула, так что время для первой попытки было вполне подходящее. Он приподнялся на локтях и прислушался. В доме стояла тишина, а рана пока не тревожила. Осторожно, не торопясь, Лукан сел на кровати, передвинул ноги – они слушались плохо – и с помощью рук опустил их на пол. Ощущение первой победы наполнило его, когда стопы наконец коснулись прохладных отполированных досок. Потребовалось какое-то время, чтобы привыкнуть к вертикальному положению тела. Затем он предпринял следующий шаг: поднялся, опираясь на стульчик Гликерии, и шагнул к стене. Чтобы не упасть, пришлось прижаться к ней. Оштукатуренная поверхность приятно лизнула тело. Выровняв дыхание, Лукан двинулся по стене к окну, не отрываясь от нее, синхронно переставляя ноги и руки. В этот момент он напоминал паучка, неспешно пробирающегося к своему домику. Шаг за шагом он приближался к цели, и когда в конце концов достиг окна, пот лил с него в три ручья.

Его усилия были тут же вознаграждены: из окна открывался великолепный вид на усадьбу царицы и окружающую ее местность. Его комната находилась на втором этаже двухэтажного дома, не очень большого, по эллинским меркам, но выстроенного с изысканным вкусом. За каменным забором, больше походившим на крепостную стену с примкнувшими к ней хозяйственными постройками, простиралась изрезанная балками равнина. Сама усадьба, судя по обзору из окна, стояла на холме. За дальней рощицей блестела тонкая голубая лента – видимо, небольшая речушка. Над этим местом парили птицы, иногда они с криками срывались вниз, затем стрелами взмывали в небо. Лукан даже рассмотрел небольшое стадо куланов, неспешно движущееся по равнине на запад.

Неожиданно из ближайшей балки выехал всадник и, пустив коня галопом, помчался к усадьбе. Он скакал, обгоняя ветер степи, – хрупкая фигурка на спине гнедого жеребца, прижавшаяся к его мощной шее. Маленькая шапочка слетела с головы, темные волосы растрепались и слились с такими же темными волнами конской гривы, густыми прядями обхватившей лихого наездника. Казалось, они оба парят над степью в черно-каштановом облаке волос, готовые вот-вот взмыть к облакам. И чем ближе они приближались к усадьбе, тем сильнее, чаще колотилось сердце Лукана.

«Гликерия! Аякс!» – пришло к нему узнавание, а вместе с ним – новый поток пота. Он вжался спиной в стену, чтобы не упасть, закрыл глаза.

В таком положении и застала его Гликерия.

– Гай! – вскрикнула она и метнулась к нему.

Лукан ощутил ее запах и прильнувшее к нему упругое теплое тело. Ему показалось, что потребовалась целая вечность, чтобы разлепить веки… Она смотрела на него снизу вверх широко распахнутыми глазами, в которых попеременно вспыхивали огоньки обеспокоенности и негодования. В другое время и при других обстоятельствах его бы это рассмешило. Но не теперь… Он вдруг отчетливо, остро осознал, как не хочет огорчать ее. Никогда, ни по какому поводу он не желает видеть в этих по-детски наивных и прекрасных глазах тревогу, не желает наблюдать, как морщинки гнева или боли портят это совершенное лицо.

– Зачем ты встал? – тихо упрекнула Гликерия и прижала голову к его груди. – Нужно было дождаться меня… Никогда больше так не делай.

– Не буду, – так же тихо пообещал Лукан, уже понимая, что больше не подведет ее.