На острие меча

Лукан улыбнулся. Он понимал, что произошло: девчонка увлеклась и не смогла остановиться. Но одновременно пришло негодование на самого себя: она там много для него сделала, а он, как последний плебей, воспользовался ее слабостью, допустив до того, что она теперь наверняка сгорает от стыда и вряд ли появится у него в ближайшее время.

Гликерия появилась намного раньше, чем он ожидал. Не прошло и часа, как она застыла на входе с пылающим лицом и распущенными волосами. Лукан сел, собираясь извиниться и успокоить ее, но не успел открыть и рта. Она с самым решительным видом двинулась к ложу, на ходу развязывая ремешок хитона. Он желтой змейкой скользнул на пол. Однако с каждым шагом решительность Гликерии таяла, и последняя ее капля исчезла с упавшим к ее ногам хитоном.

Она стояла перед ним, обнаженная и растерянная, и не знала, куда деть руки. Потянулась к низу живота, но Лукан остановил ее. Она покорно придвинулась к нему, и ее груди, небольшие и округлые, точно две половинки спелого яблока, оказались совсем рядом. Лукан подался вперед и коснулся губами соска – маленькой темно-розовой вишенки.

– Гай… – услышал он ее сдавленный голос и поднял лицо.

Ее взгляд был умоляющим. Он подхватил ее на руки и опрокинул на постель. Она ахнула и крепко обвила его руками и ногами.

Они соединились нетерпеливо и неистово, словно боялись, что их разъединят, оторвут друг от друга и не дадут закончить то, что они начали. Потом долго лежали рядом, восстанавливая дыхание, не в силах расцепить сплетенные пальцы рук. Наконец Гликерия пошевелилась и легонько вздохнула.

– Теперь я могу носить прическу женщины. – В голосе не было ни горечи, ни сожаления.

Лукан вздрогнул и приподнялся на локте. Она уловила его движение.

– Все хорошо, милый, я сама этого хотела. – Ее пальчики коснулись его щеки. – Я все равно собиралась этой ночью прийти к тебе… Хорошо, что это случилось раньше. Я бы не смогла так долго ждать.

Он задержал ее руку и прильнул к ней губами.

– Теперь ты не придешь ночью? – спросил шутливо, заглядывая ей в глаза.

– А сам как думаешь? – Гликерия рассмеялась, положила его руку себе на грудь, и Лукан ощутил, как трепещет, словно рвется наружу, ее сердце. – Мне нужно отлучиться, но у нас еще есть немного времени, – игриво прошептала она, подныривая под него и уже привычно обвивая руками и ногами…

День прошел в томительном ожидании ночи. Чтобы скоротать время, Лукан наведался в конюшню. Аякс встретил его сдержанным ржанием. Они виделись ежедневно, с того дня как Лукан впервые вышел на прогулку во двор усадьбы. Но сегодня он ощущал в себе силы – и непреодолимое желание – проехать верхом.

– Ты все понимаешь, дружище. Ведь так? – Он похлопал Аякса по шее. – Спасибо тебе за все. Но я уже здоров и полон сил. И мы снова вместе.

К его удивлению, Аякс отказался лететь по степи наперегонки с ветром. То ли сам понимал, что хозяину еще рано развлекаться таким небезопасным образом, то ли Гликерия провела с ним разъяснительную беседу, предупреждая о возможности подобной ситуации. Тем не менее Лукан развеялся, проветрил мозги, по возможности приведя в порядок мысли, и надышался воздухом до того, что у него слегка закружилась голова. В усадьбу они вернулись все той же легкой рысью, и когда он оставлял коня в стойле, тот фыркнул и потянулся к нему верхней губой.

– Согласен, ты заслужил поцелуй, – усмехнулся Лукан и подставил Аяксу щеку. Но следом пришел вопрос: – «Постой, дружок. И кто тебя этому научил?»

Ответ напрашивался сам собой. Гликерия!..

Как и обещала, она пришла, когда полная луна запустила в окно свои белые щупальца. Они рассеялись по комнате призрачным туманом, коснулись ложа, стены у входа. Светильник Лукан зажигать не стал, и когда Гликерия вошла, то походила на бесшумную тень, проскользнувшую в его покой. Одной рукой она придерживала у плеча гиматий, в который обернулась, другой сжимала прозрачную бутылочку. Не говоря ни слова, приблизилась к ложу и разжала державшие ткань пальцы. Накидка скользнула по ее плечам и бедрам и опустилась к стопам белоснежным пятном. Нагое тело Гликерии в рассеянном свете луны выглядело, словно высеченное из мрамора.

– Не двигайся, – произнесла она полушепотом и неторопливо, будто дразня или играя, села на него верхом; вылила из бутылочки несколько капель себе на ладони и отставила ее на стульчик. – Я все сделаю сама, милый. – Ее голос звучал, как звон веселого ручейка.

Пьянящий аромат масла заполнил легкие. Гликерия нежно втирала маслянистую жидкость ему в грудь, затем ниже и еще ниже, пока Лукан не застонал. Он потянулся к ее бедрам, но она удержала его руки, попросив:

– Не спеши, у нас впереди вся ночь…

В полумраке комнаты ее глаза сияли, а руки и ноги словно светились мягким золотом. Мерно покачивались бедра, и он буквально ощущал под пальцами движение ее бархатной кожи. И когда она, вскрикнув, обессиленная, повалилась на его грудь, накрыв водопадом разметавшихся волос, он уже знал, что никогда в жизни не испытывал ничего подобного.

Спустя немного времени, все еще распластавшись на нем, Гликерия заявила: