На острие меча

– Если есть в этом мире счастье, то я его познала с тобой.

– Если есть среди людей богиня, – отозвался Лукан, – то сейчас она лежит на мне.

Она рассмеялась и стала покрывать его лицо быстрыми короткими поцелуями. Не утратившие твердость соски щекотали грудь, и Лукан многое бы отдал, только чтобы эта игра длилась вечность. И когда ее бедра качнулись опять, призывно, настойчиво, он едва не зарычал… и одним сильным движением перебросил ее на спину.

Гликерия ахнула, руки разметались по простыням, и она сжала их кулачками.

– Гай… – сорвался с ее губ тихий стон, и в следующее мгновение новая, неудержимая волна желания захлестнула обоих…

Утро застало их в объятиях друг друга, уставших, но счастливых. Гликерия с большой неохотой освободилась из-под руки Лукана и, сев на ложе, призналась:

– Я была счастлива каждый миг этой ночи… А ты?

– Я… Я люблю тебя, Гликерия, – слетело с его губ, и он ощутил необычайную легкость, как будто за один миг душа его освободилась от тяжелого груза.

– И я люблю тебя, Гай. – На глаза Гликерии навернулись слезы. – С той самой минутки, когда впервые увидела у нас в Византии. Все это время я не переставала думать о тебе. Мечтала, что мы опять встретимся. Молила об этом богов. И они меня услышали… и помогли.

– Я люблю тебя, – повторил Лукан, опуская лицо на ее коленки. – О боги, как же сильно я тебя люблю!

Она запустила руки в его волосы, ее пальцы дрожали. Он поднял голову, посмотрел ей в лицо. По щекам Гликерии текли слезы – она беззвучно плакала, глядя на него с невыразимой печалью, в которой отражались и боль, и мука, и бесконечное счастье.

– Ты что, милая? Не стоит. – Он попытался ее утешить.

Но она покачала головой, даже не смахнув слезы. Лишь глотнула их и проговорила, тихо, сбивчиво, но он ее услышал:

– Гай, тебе нельзя любить меня. Я не римлянка… А ты… ты, когда придет время, женишься на дочери Рима. Так будет правильно.

Сердце Лукана точно сжали железными тисками.

– Но, Гликерия, я…

Она прикрыла его рот ладошкой и улыбнулась одними уголками губ.

– Пока мы вместе, нам никто не запретит любить друг друга. А что будет дальше, решат боги.

– Боги, – хмуро повторил Лукан. – Как бы я хотел, чтобы решали не они… и не римское стадо… а мы сами.

* * *

Еще семь восхитительных дней и ночей они были предоставлены сами себе. Стража жила в пристройке у ворот, а шесть рабов, отвечавших за хозяйство усадьбы, занимали домик неподалеку от палат царицы. Гликерия оставалась единственной хозяйкой в доме и могла не таясь бывать у возлюбленного столько, сколько считала нужным. Ее комнатка находилась рядом с покоем Лукана, но она забегала в нее, только чтобы переодеться, когда выходила во двор присмотреть за делами в усадьбе. Остальное же время проводила в объятиях молодого римлянина.

Она отдавалась ему со всем жаром своей юности и в то же время с нежным обожанием женщины, которая неожиданно пробудилась в ней. И порой он не мог понять, кто рядом с ним: прелестная девушка, еще вчера игравшая с подростками, или богиня любви, с искусством обольстительницы дарящая ему себя. Он забывал о войне, о доме, обо ВСЕМ, когда они оставались одни. И когда она в изнеможении прижималась к нему, покусывая нижнюю губу, все еще вздрагивая и тихонько постанывая, ему хотелось плакать от счастья вместе с ней. В перерывах между объятиями они болтали о всяких пустяках, касались серьезных вещей, и Лукан с удивлением обнаружил, что Гликерия начитана и хорошо образована: она знала латынь и даже цитировала римских поэтов. Время перестало для них существовать, весь мир сейчас существовал только для них двоих…

На восьмой день в сопровождении немногочисленной охраны вернулась Гипепирия. С ней прибыл и Аквила, что несколько удивило Лукана. Префект приветствовал его как равного по званию и крепко обнял.

– Рад, что ты здоров и можешь вернуться в строй, – сказал он, рассматривая его в вытянутых руках.

– И я рад видеть тебя, командир, – отозвался Лукан, его несколько смутило такое приятельское обращение префекта (с чего бы это вдруг?). Он опустил голову, приветствуя Гипепирию. – Царица!

– Я отсутствовала совсем недолго, а тебя, мой мальчик, не узнать. – Она улыбнулась с откровенной теплотой и перевела взгляд на Гликерию, стоявшую в тени колонны портика. – Хотя, зная, в чьих руках ты находился, можно не удивляться такому преображению.

Гликерия подошла к царице, скромно застыла рядом, и Лукан поймал на ней восхищенный взгляд Аквилы. В сердце кольнула ревность.

– Распорядись приготовить мне ванну, хочу поскорее смыть с себя эту степную пыль, – произнесла Гипепирия с такой же теплотой, но больше ничем не выдала своей привязанности к девушке.

Гликерия бросила короткий взгляд на мужчин и неспешно, покачивая бедрами, направилась к домику рабов. Аквила следовал за ней взглядом, пока она не исчезла за дверью.

– Я возвращаюсь в войска, – вновь заговорил он, – и надеюсь, трибун, ты составишь мне компанию. Если отправимся прямо сейчас, то еще засветло будем в лагере.

– Я готов, префект! – как можно тверже ответил Лукан, и ему это удалось.