На острие меча

—      Да, ты прав. Я хочу его видеть, пусть утром привезут.

Никифорова разбудили около шести утра.

Принесли завтрак; солдат забрал мундир со споротыми погонами и вернул его через полчаса вычищенным и выглаженным. Парикмахер побрил генерала, помассировал щеки.

Никифоров не спросил, зачем все это, был готов к любому исходу. Следователи военно-судебного отдела, недавние подчиненные, пускали в ход все: перехваченные радиограммы, сводки наблюдений агентов РО и отделения «А», намекали на признания Пеева, уличающие-де Никифорова; шантажировали угрозой физического устранения без суда. Никифоров показаний не давал. Никаких. Сидя в камере, он старался думать не о себе, а о других, ломал голову, что там с Пеевым, каково ему приходится? Был уверен, что Сашо при любых обстоятельствах не обмолвится и словом о соратниках — его не согнешь, Сашо! Ивее же... Следователи, кажется, многое знают. Никифорову предъявили около ста радиограмм, расшифрованных РО. Умело сгруппированные, они характеризовали объем деятельности Никифорова. От военных вопросов до общеполитических проблем. Следователи зачитывали: «Никифоров передал, что генерал Михов и командующий 2-й фракийской армией открыто говорили офицерам своего штаба и дивизий, что сила немцев растаяла на фронтах и что они не в состоянии предпринимать наступательные операции стратегического масштаба». Спрашивали: «Вы платили Михову и Маркову за их сведения?» Не получив ответа, выкладывали очередную телеграмму: «6 апреля 1943 года. Бывшего министра Спаса Ган-чева называют инициатором создания оппозиционной группы. Эта группа настроена проанглийски. Убедившись, что Германия проигрывает войну, она оказывает давление на дворец и правительство, призывая их ориентироваться на Англию. Больше того, кое-кто из них хочет призвать английские войска для оккупации Болгарии». Никифоров слушал, понимал: его стремятся обвинить не только в ведении разведки, но и в создании широкого антиправительственного заговора. Ищут возможности объединить всех, кто упоминается в телеграммах, в один «кружок» и создать сенсационный по масштабам процесс. Понимал он также, что именно в конструкции «дела» кроется шанс на спасение: следствие неизбежно должно втянуть в свою орбиту людей, чье могущество не поколеблено ни военными неудачами, ни интригами группировок, роющих друг другу яму. А что, если взять и «признаться»? Соблазнительная возможность, но она губительна для Пеева. Главные «заговорщики» так или иначе вывернутся, вытянув и Никифорова, однако Сашо окажется обреченным... Нет, только не это!

С гауптвахты во дворец Никифорова отвезли в автомобиле.

Он ехал по Софии, старался не смотреть в окно. На сердце было тревожно, и, рассчитывая последствия, Никифоров все тверже приходил к мысли, что ему готовят западню. На обратном пути могут организовать что-нибудь вроде «попытки к бегству»: выбросят где-нибудь на пустынном шоссе — и залп в спину. У Кочо Стоянова огромная практика в таких делах.

Царь ждал его в саду. Один.

Не здороваясь, показал на скамейку в беседке.

—      Садись, рядовой.

Никифоров расправил плечи.

—      Генерал-майор, ваше величество!

—      Ты же разжалован. Не так ли?

—      Это незаконно. Моя вина не доказана.

Царь сел, посмотрел на часы.

—      У меня мало времени. Хочу поговорить с тобой...

Внезапно вскочил, нагнулся к самому лицу.

—      Никифоров... Как на духу... ответь... Скажешь правду — ничего не будет! Словом своим обещаю... Был заговор? Был? Говори!

Никифоров отстранился. Сжал губы.

—      Мое имя в любом случае помешало бы мне опуститься до мышиной возни. Я слишком уважаю себя, ваше величество, чтобы интриговать или вступать в сделки за чины и посты.

—      Я не о том! Против меня... против династии был заговор? Михов, Даскалов... другие. И ты! Что замыслили?

Слова вылетали отрывисто, лихорадочна

—      Такого заговора не было.

—      Клянись! Сейчас икону принесут... ты же христианин, Никифоров!

—      Слово чести!

Царь обмяк, грузно сел. Вынул платок, вытер лоб и шею. Тускло сказал:

—      Верю. Пусть так и будет. Ты свободен, генерал-майор... Я так решил. Суда не будет. Я гуманист и никому не желаю зла. Никому, так и скажи всем... Иди, генерал.

Никифоров отдал честь и повернулся по-уставному. Пошел в глубь сада по желтенькой песчаной дорожке. Песок скрипел под подошвами, мешая думать. Что это было? Спектакль? Настоящая истерика? Нет, пожалуй. Царь недаром был неплохим актером-любителем. Играл на дворцовой сцене в пьесах Шекспира. Выбрал роль и на этот раз и «сделал» ее едва ли не вдохновенно: многие поверили бы, что решение освободить пришло под влиянием наития, слепой веры в святость слова чести, данного Никифоровым. Политический расчет, холодная оценка обстоятельств при этом остались бы где-то на втором плане... «Заговор»? Вот тут-то и суть! Борис боится последствий большого процесса. Боится дать повод к кардинальным переменам в верхах. Значит ли это, что Никифорову уже ничто не угрожает? Нет и еще раз нет. В силе остается угроза внесудебной расправы. Надо держаться настороже.