На пиру богов

Беженец

. Согласен и я воздержаться, хотя не считаться с духовным измельчением греков я не могу, и с ним мы имеем дело на протяжении всей нашей церковной истории. Однако самое поучительное и простое разрешение вопроса о Флорентийском Соборе имело место в Московии. Митрополит Исидор, поставленный Константинопольским Патриархом, вопреки желаниям и надеждам Москвы, прочившей Иону (коему и была обещана кафедра после Исидора), был, конечно, законнейшим первоиерархом Церкви Русской, потому что в то время Русская Церковь была в прямой зависимости от Константинопольской Патриархии и, за некоторыми исключениями, такая практика была обычной, законной, не возбуждающей сомнений (и только в силу крайнего пристрастия кандидатура Исидора почему-то опорочивается наличием русских пожеланий относительно Ионы митрополитом Макарием, который как нельзя лучше знает этот порядок и сам описывает его в своей «Истории»). Ведь еще только в 1371 году Патриарх Филофей писал нашему святителю Алексию: «Как мерность наша поставлена от Бога Пастырем и Учителем всей Вселенной [ну как же после этого отрицать притязания византийского папизма и его соперничество на этой почве с Римским престолом!], так и я рукоположил священство твое во Отца и Учителя всего народа русского». Притом Исидор был одним из образованнейших и интеллигентнейших греческих иерархов, и было бы странным, имея в виду Вселенский собор, назначать первостоятелем целой обширной Церкви благочестивого рязанского мужичка; вот тогда-то уж, наверно, были бы упреки в совершенно противоположном смысле. Исидор был принят князем Василием, хотя и не восторженно, но почтительно. Молодой князь (Василию Ивановичу приблизительно было около двадцати четырех лет, когда разыгралась вся эта история), разумеется, ничего не понимал в существе греко-российской распри, хотя был, разумеется, воспитан во всех предрассудках и предубеждениях против латинян, в чем так старательно успевали греки почти с самого начала Крещения Руси. Поэтому естественно, он не мог дать Исидору никаких сознательных

указаний, кроме общего пожелания, приписываемого ему позднейшей легендой, остаться верным старине и древлему Православию, которому Исидор с своей точки зрения, разумеется, и не изменял, хотя понял его смысл иначе, чем Москва. Во всяком случае в Феррару Исидор отправился торжественно, как полномочный представитель Церкви, очевидно с соизволения царя, в торжественном сопровождении многих духовных (в том числе епископа суздальского Авраамия и светских лиц, числом до 100). Разумеется, «тело» Русской Церкви, народ, по темноте и полной изолированности от Запада, которую создали греки своим антилатинским фанатизмом, все равно обречено было на непонимание тех вопросов, которые обсуждались на Соборе, еще в большей степени, чем византийская чернь, все-таки сыздавна воспитавшая в себе вкус к богословским логомахиям. Уровень русского богословского сознания даже через один-два века достаточно обличается расколом. Поэтому русский народ обречен был заранее на пассивную

роль в этом великом деле; как несовершеннолетний, он мог только довериться авторитету и ему последовать. Поэтому и случилось, что, когда Исидор возвратился 1 октября 1440 года, в пределы России с унией, о которой торжественно возвещал посланием из Киева, где он прожил целую зиму, он не встретил возражения и протестов, и лишь на Вербной неделе 1441 года он добрался до Москвы, и здесь, в Успенском соборе, торжественно был прочитан акт соединения, и во время литургии совершено было поминовение Папы. Доселе церковного

противодействия Исидор не встречает, по колоритному выражению Никоновской летописи, «вси князи и боаре и инии мнози еще же паче и епископы русскиа вси умлъ-чаша и въздремаша и уснуша». Так в первый момент совершилась «рецепция». Второй же ее шаг был таков: молодой великий князь приказал… арестовать приехавшего с таким торжеством митрополита и посадить «за сторожа» в Чудов монастырь, причем от него требовалось обращение и покаяние путем угроз, как дают знать наши акты, летописи, сказания, вплоть до смертной казни через сожжение или засыпания живого землей, но почему-то этого в исполнение не привели, а дали злополучному митрополиту, просидевшему весну и лето, ночью 15 сентября 1441 года бежать из Москвы, чем для него лично это дело и окончилось, хотя не окончилось оно для Москвы. Ну и, разумеется, как только митрополит был посажен, и воля князя обнаружилась, «все епископи русьстии, иже быша в то время тогда на Москве, възбудишася, и князи и бояре и велможи и множество христиан тогда въспомянуша и разумеша законы Греческиа прежниа и начяша глаголати святыми писании и звати Исидора еретиком. И таки князь велики Василий Васильевич възрадовался о согласии епископов своих и князей и бояр и всех православных христиан».

Так совершилось у нас дело отрицательной «рецепции» Вселенского собора, его отвержение, а затем он был предан забвению как вовсе небывший, даже и до сего дне… Ну-с, что вы скажете о такой рецепции?