На пиру богов

Приходский священник (кротко). Вы совершенно правы своим вопросом, потому что касаетесь самых интимных и трудных сторон моего положения, которое много заставило меня переболеть. Но теперь я не испытываю ни болезненности, ни страха, и совесть моя иерейская остается спокойной несмотря на то, что я знаю, как я отличаюсь от их сознания. Только уж позвольте мне ответить по совести и по существу и выслушайте терпеливо, даже если вам будет неприятно слушать. Во-первых, скажу коротко о греческих канонизациях лиц, составивших себе известность именно борьбой с Западной Церковью. К сожалению, латинофобия сделала из этого, особенно после падения Византии, одно из главных оснований для канонизации: так, в XVI веке канонизован Фотий, действовавший, как известно, в IX веке; тогда же был прославлен и Марк Ефесский за свое противодействие Флорентийскому Собору. Я должен сказать откровенно, что я считаю эти канонизации местными и партийными, какие случались в истории Церкви и были впоследствии отменены, они подлежат суду Вселенской Церкви и их, для Русской Церкви, а следовательно и для себя, я обязательными

не признаю: прошли времена, когда русские беспрекословно подчинялись каждому распоряжению греков. Да ведь и они не вносят в свои святцы наших святых, даже самых чтимых и бесспорных. Укажите-ка, кого вы там у них найдете? Поэтому буду говорить лишь о своих. И прежде всего первоучители славян – святые Кирилл и Мефодий, наша радость и утешение, которых тенденциозная и неискренняя агиография превращает в каких-то борцов за Восточное Православие. Они были на самом деле живыми носителями церковного единства и живыми символами мира Востока и Запада. Греки, православные, первоучители славян, они были вернейшими сынами Римской Церкви, где и почитают святые мощи Кирилла, а Мефодий принял свое епископство от Папы, и это уже после

Фотия, и, несмотря на все трения именно по болгарскому вопросу, пользовался его поддержкой и скончался в единении с ним, прославленный во святых Римской Церковью. Вне церковного раскола и, конечно, в неведении о нем, совершенно в нем неповинный, остался равноапостол и креститель России святой Владимир. Россия была крещена не в греческое или будущее греко-российское Восточное Православие, но во Единую Апостольскую Церковь восточного обряда и Византийского Патриархата. Изначала мы были католиками, или, вернее, «кафоликами». Наши предки при крещении вступили под власть Вселенского Первосвященника, из-под которой вскоре были вырваны греками, начавшими с тех пор накачивать нас своим ядовитым латинофобством. Позднейшая легенда стала приписывать его и святому Владимиру (в Повести о выборе вер), и святым Антонию и Феодосию, и это прививалось – чем дальше, тем сильнее – вместе с увеличивающейся ограниченностью и национализмом Русской Церкви. Теперь, если говорить об окрашенных вероисповедной распрей канонизациях, то у нас они имеют и общее основание в праведности жизни и также исторической обстановке. Так, борьба Александра Невского с крестоносцами была национальной борьбой русских с немцами, так же как и противление святителя Ермогена полякам, союзникам «воров» и ворогам России. Святитель Иона, преемник Исидора, своим историческим положением был, конечно, обречен на борьбу с унией, но, помимо этого навязанного ему светской властью дела, в котором он отнюдь не проявлял какого-либо чрезмерного фанатизма, он был праведным христианским архипастырем, что есть само по себе достаточное основание для канонизации, при наличии других показаний, – так это было и со святителями Петром и Алексием. Откровенно говоря, я несколько боюсь в значительной мере этих политических канонизаций, устроенных митрополитом Макарием по мотивам национально-церковно-политическим на Соборе 1547 и 1549 годов, когда было сразу канонизировано тридцать новых святых к двадцати двум доселе имевшимся в Русской Церкви. Думается, что придется их еще раз пересмотреть. Но вот наши-то угоднички, без которых мы жить не можем, в святости и молитвенной помощи которых никто не усомнится: преподобный Сергий и преподобный Серафим, неужели от них придется отторгнуться? Ведь это же духовная смерть, разве можем мы жить и спасаться не с ними и без них? Разве можно оставить их? Так, и спрашивая себя долго, и испытывая свою совесть, вот что скажу: с ними и только с ними, но, наверное, и они этому не противоречат. Святые суть только святые, они существуют в рамках истории и непогрешимостью не обладают, почему и понимать их надо не статически, а динамически. Преподобный Сергий строил Русскую Церковь во время страшного духовного упадка и развала, под монгольским игом. Он строил своим потом и трудами Церковь Христову, Вселенскую, и в его строительстве греко-римская распря никак не ощущалась, его благодатное делание оставалось в области чистого христианства, а его догматическо-молитвенные прозрения устремляли его к тайнам Пресвятой Троицы и жизни Богоматерней. Он дал русскому народу запас благодатной христианской силы, которой хватило надолго, несмотря на все противодействие враждебных сил, в том числе и начинающегося восточного национализма. Он благословил Дмитрия Донского на борьбу с татарами, а не с латинянами и притом почти за сто лет до Флорентийской унии. Словом, преподобный Сергий ничем не выразил своего отношения к Западу, вопрос этот жизненно и исторически – к чему отрицать очевидность – остался вне его поля зрения, и мы можем только мысленно продолжать его линию в ту или иную сторону. И надо сказать правду – историческая эпоха преподобного Сергия миновала: конечно, с нами остается и навсегда пребудет его молитва и помощь, он навсегда остается одним из великих зодчих Святой Руси вместе с другими русскими угодниками, но житие его не дает и не может дать нам прямых и внятных ответов на запросы нашей эпохи. Святой не может устареть, но исторический деятель неизбежно устаревает. И посему: в чем выразится для нас теперь завет преподобного Сергия? – В служении Святой Руси, в строительстве церковном, в религиозно-культурном воспитании народа, в служении Пресвятой Троице смиренным, но искренним богословствованием. Если все эти задачи приведут нас к исканию церковного единства под сению главы Вселенской Церкви, то и преподобный Сергий с нами – молится и благословляет. Таково

мое сознание: во имя заветов преподобного Сергия и вместе с ним – к единению с Римом. И неподвижное и мертвое охранение и ошибочно, и невозможно. Есть страшное, но выразительное видение символичное: мощи преподобного Сергия потревожены большевиками, которые, конечно, бессильны против его святости, но прежнее

почитание стало невозможно, нужно новое, в Духе и Истине, творческое. Ведь или вся Россия терпит кризис своего бытия, и если это есть и кризис Православия, то ведь это же есть и кризис дела преподобного Сергия, и не случайно, по нашим грехам, оказались потревожены святые мощи. И нельзя же упорствовать на одном отрицании: верю, что преподобный Сергий и ныне живет с нами, действует с нами и нам помогает, этот русский святой Вселенской Церкви. И то же самое я могу повторить, лишь с соответствующими изменениями, и относительно преподобного Серафима, который, как и преподобный Сергий, остается совершенно нетронут греко-латинской распрей и семинарским богословием и благостно простирает благословляющую руку ко всем, вместе с благодатным старцем Амвросием, великим молитвенником отцом Иоанном Сергиевым, епископом Феофаном Затворником. И лишь там, где оба последние оказываются тронутыми семинарией, у них звучат обычные ноты враждебности к Латинству, но явно, что не этим, не благодаря этому их чудотворная сила. Своим благодатным присутствием они свидетельствуют о том, что мы живем в истинной Церкви Христовой. То же самое и преподобные Тихон и Митрофан да и все наши угодники, подвижники, юродивые и прочие. Это суть вообще христианские святые, и только наше неведение и предубеждение оставляет нас в неведении относительно святых Западной Церкви, и благодаря этому мы даже и святость начинаем считать принадлежностью одного русского Православия, в чем нас поддерживает и школьное богословие. Итак, преподобных Сергия и Серафима я ощущаю с собою, их дело делаю и продолжаю, конечно, в меру малости своей и скудости. И посему моя молитва к ним остается прямая, искренняя, незатемненная.