На пиру богов

Беженец. И тем не менее почва неудержимо расползается, центробежные энергии все усиливаются, то внутреннее разложение, которое мы называем автокефализмом, все увеличивается. Отложилась Грузия, в значительной мере отложилась Украина, очередь, может быть, за Сибирью, да и не известно, на чем это остановится. При царской власти автокефализму нельзя было пикнуть, и была иллюзия полного его внутреннего преодоления в единой Российской Церкви, однако непрочность этого единства обнаружилась при первом же таянии. Да и на самом деле, православное царство, единое в мире и великое, – это был не только внешний аргумент кнута и полиции против всякого автокефализма, но и внутреннее его опровержение, разумеется до известной степени: откалываться от царской

Церкви (пора называть вещи их именами), уходить в автокефализм – это значило уходить от всякого христианского дела в истории, с широкого пути сворачивать на проселочную дорогу. Это на самом деле могло казаться ересью или расколом, в этом отъединении и заключалась главная неправда русского раскола. Православное царство представлялось столь же прочным и вечным, как Церковь; иначе говоря, Православная Церковь по непреложному существу есть Церковь царская, по преемству от второго Рима к третьему. Царь православный был главой Церкви как живое доказательство церковного единства даже и для нерусских Автокефальных Церквей. Но с падением царства пошатнулось и единство в своей плохо осознанной, но, несомненно, наличествовавшей догматической основе. Если вы соберете в православной литургике все, чем был царь для Церкви, и не только в смысле придворного этикета и ритуалы комплиментов, но и в совершенно серьезных и искренних обрядах: молениях, то вы убедитесь не только в том, что выше царя никого нет для Церкви, но и что ему принадлежит главенство в Церкви, по крайней мере в смысле представительства всего тела церковного. Этот догматический привкус свидетельствует о странной аберрации в Православии, ограниченности догматического зрения, благодаря которой историческое и временное было принято за основное и догматическое. Повторяю, от этого теперь все

будут отказываться, но если бы опрос произвести до революции, увидели бы, какие бы оказались результаты.

Светский богослов.

Я знал это измышление, по которому царской власти примышляется чуть ли не первосвященническая харизма, и все это для того, чтобы тем больше унизить Православие после ее падения. Единство Церкви и при царях, и без царя проявляется гораздо яснее в Патриархе вместе с Священным Собором.

Беженец. Я давно ожидаю ссылки на Патриархию, но – увы! – и она не пользует нимало против автокефализма. Ведь каждому образованному человеку известно, что патриаршество в России возникло не в силу какого-либо догматического или канонического определения, вследствие фактического

притязания Москвы, достаточно подкрепленного перед Восточными Патриархами. Единственное основание в пользу русской автокефальности было в жизненной потребности обширного и политически самостоятельного царства иметь самоуправляющуюся Церковь. И только всего. Так что же теперь, когда такое же притязание фактически заявляется со стороны отдельных частей Русской Церкви по тем или иным соображениям, чем же можно их принципиально обессилить и отразить? Да и имеет ли смысл настойчиво отражать. Если федерация становится теперь господствующей формой в политической жизни, то почему преграждать ей путь в жизни церковной? Во всяком случае теперь уже нет силы, преграждающей это стремление.

Светский богослов. Но разве такою силою не является Патриарх всея России, живой символ церковного единства?

Беженец. Нет более трагической фигуры в России, нежели Патриарх: при личной святости – какая историческая обреченность. Ведь посмотрите, что получилось. Во время всеобщего революционного разброда консервативными церковными элементами выдвинуто было восстановление Патриархии как ultima ratio[52]. Посмотрите, какие сказки рассказывали об этом наши патриархалисты, теперь разбежавшиеся по заграницам и бросившие Патриарха. Вы помните, какая борьба была на Соборе, какая была ожесточенная оппозиция самой идее патриаршества во имя церковного конституционализма и демократизма, то есть начал вполне антицерковных, хотя и выдававшихся за самое существо хомяковского Православия. Победил здравый смысл и историческая необходимость: ведь технически невозможно было бы продолжать синодальный строй управления – кто же за отсутствием царя стал бы составлять Синод, разве такой борзый молодец, который ни перед чем не останавливается, как бывший прокурор Временного правительства В. Н. Львов. Волей-неволей пришлось согласиться на Патриарха.