На пиру богов

Беженец. Дело не в афонских монахах и не в этих любителях, а в том, что, кажется, впервые за все время существования Русской Церкви в недрах ее самой, а не в Византии возник серьезный догматический вопрос, требующий серьезного догматического обсуждения, – о почитании Имени Божия. Сначала вопрос этот хотели хулиганизировать, по методу митрополита Антония, газетной презрительной руганью, а затем схватились за более реальное средство церковного единения – увещания с военной экспедицией и пожарной кишкой. И сейчас тошно вспоминать об этом безобразии. Но это только так, бытовая страница из жизни в «единстве свободы и любви», каковым объявлено было за границей наше историческое Православие. Гораздо серьезнее то, что получается из духовной стороны движения. Проследите судьбы самого вопроса. Сначала Священный Синод состава 1913 года, то есть все с тем же неизменным митрополитом Антонием, принял на себя роль вероучительного авторитета и в своем определении и приложенных к нему трех докладах разрубил гордиев узел. Не будем говорить, каковы определение и доклады – едва ли ими будет гордиться когда-нибудь Русская Церковь. Важно то, что и сами их авторы не сочли свой авторитет достаточным, но обратились и к Константинопольскому Патриарху, который от себя тоже вынес определение, имевшее, впрочем, лишь дисциплинарную силу относительно монахов подведомственного ему монастыря. Тем не менее, хотя и гонимые и подвергшиеся церковным репрессиям, афонцы, а вместе с ними и некоторые члены церковного общества нисколько не сочли вопроса об имяславии разрешенным, но добивались его пересмотра. При этом они считали себя единственно православными и клеймили уже как заведомых еретиков отлучившие их церковные власти. С вопросом этим тщетно стучали в дверь Собора 1917 года, который был вообще глух и равнодушен к догматическим вопросам, и путем некоторых увещаний удалось его протащить контрабандным путем, через отдел борьбы с сектантством и лжеучениями, то есть под маркой лжеучения, и сдать для рассмотрения, по существу, в подотдел, но там ему не суждено было рассматриваться. Однако вопрос не заглох, он продолжает волновать умы и сулит, может быть, догматическую бурю, если только найдется в нас сил на это. Ведь это честь не малая – иметь серьезное догматическое движение после многовековой нашей спячки:

подобает быть и ересям между вами, да откроются искуснейшие – так ведь судил и апостол. Итак, предположим, что движение не замрет и спор будет. Пока

сторонники афонского догмата об имяславии не чувствуют себя связанными вероучительным авторитетом Священного синода. Они, оставаясь членами Церкви, чувствуют за собою право и даже долг совести этому постановлению не повиноваться, апеллируя к такой инстанции, которая этим авторитетом обладает. Разумеется, дисциплинарно они

должны повиноваться церковной власти: если запрещенный законной властью иеромонах станет священнодействовать, он сам себя исторгает из Церкви и должен быть от нее отлучен, однако не за учение, но за неповиновение. Ибо высшая дисциплинарная власть potestas iurisdictionis, которая распространяется и на potestas sacerdotii, принадлежит и Синоду, и тому епархиальному архиерею, которому вверяется власть в епархии, но вероучительная – нет. Сравните ясность положения в Римской Церкви: там, после осуждения модернизма Папою, те, которые хотят оставаться в Церкви, отрекаются от модернизма, а верные модернизму оказываются вне Церкви: Roma locuta est, causa finita[63]

. А здесь – повиновение дисциплинарное, но неповиновение догматическое, и это не за страх, а за совесть. Ибо разве оправдала бы Церковь повиновение еретическим Патриархам, если бы они вздумали законодательствовать в догматических вопросах? История Вселенских соборов полна примеров такого положения вещей.

Светский богослов. Вольно же вам заранее объявлять мудрое и твердое определение Синода, соединенное с карами за церковную смуту и бунт, еретическим. Вы должны, как член Русской Церкви, повиноваться в этом церковной власти.

Беженец. А должен ли я был бы повиноваться, как член Византийской Церкви, в вопросах вероучения Патриархам – арианам, полуарианам, монофелитам, монофизитам, иконоборцам? И к чему же тогда нужны были Вселенские соборы, когда вопрос окончательно уже решался в первой инстанции? А если этого нет, то нет основания и требовать догматического повиновения. Это значит, что «рецепция» догматического определения Синода всем «телом Церкви», «церковным народом» (который, согласно Посланию Восточных Патриархов, есть ведь у нас хранитель церковной истины) не состоялась, «единства в истине и любви» не получилось и начинается догматическая смута. Я не высказываю здесь никакого мнения по вопросу, рассуждаю формально, становясь лишь в положение лиц, неприемлющих новоявленный синодский догмат.