На распутье

В Ростове не задержались — на рассвете двинулись под Троицу. В тучах пыли кавалерия, пехотные стрельцы, тыловые обозы и наряд вечером 14 августа 1612 года подошли к Троицкому монастырю. Весь табор, выставив охранение, осел меж стенами обители и Клементьевской слободой.

Велев раскладывать костры и варить походный кулеш, Пожарский созвал совет. Он сразу же заявил, когда порасселись:

— Нам надо, господа, заручиться договором с казаками.

— Тебе, князь, не следует идти под Москву, — сказал Пронский — то ли он оберегал князя, то ли отпихивал, чтобы самому стать во главе ратного дела.

— Надо подождать, — сказал Морозов.

— Ходкевич вот-вот ворвется в Москву, — предупредил Кузьма.

Иван Хованский отрубил прямо:

— Не знаю, об чем вы боле хлопочете, бояре: о животе Дмитрия Михалыча или об своей корысти?

— Мы тут начальные воеводы. Мы не ниже князя Пожарского, — спесиво заметил боярин Морозов.

— Не время чиниться, княже! Нам следует думать одну думу, как изгнать из Москвы латинцев и шляхту, заставить их уйти в Польшу.

А 18 августа 1612 года на рассвете Пожарский и Кузьма молились у мощей святого Сергия, прося помощи и подсобления, а когда встали с колен, к мощам святого стали подходить ратники. Архимандрит Дионисий давал благословение на ратное дело. И князь Пожарский, и другие начальные люди, и рядовые ратники чувствовали, что они прикоснулись к таинству святости, и это укрепляло их дух, давало им силы. Выходили из собора, за воротами садились на коней. Ветер, довольно незначительный до этого, усилился, рвал знамена. Конница, услышав зычный приказ князя «с Богом, ребята!», двинулась, тут же потонув в тучах пыли. За конницей шли пехотные стрелецкие и казацкие полки.

К войску подошли архимандрит, Авраамий Палицын и еще монахи с образами святой Троицы, святых чудотворцев Сергия и Никона. Посередь дороги в пылевых вихрях спешенные конные, пехота и все обозные еще раз приложились к образам и к кресту. И чудо — ветер враз переменился. Обозные мужики, только что крестившиеся со страхом: «Вишь, дьявол пляшет. Быть худу!» — теперь говорили: «Были мы далеки от Господа, а теперь милосердец внял молитве нашей».

Войско двигалось всю ночь; не сомкнув глаз во время короткого отдыха на рассвете, Пожарский заторопил рать. И пушкари, и пехота, и конные сотни после причащения были готовы идти на смерть; войско объезжал на коне сопровождавший рать келарь Авраамий Палицын, — говорил горячо, благословляя:

— Послужим, братья, родной земле! Окромя вас, больше некому. Не бойтеся положить за Русь животы — бойтесь сраму пособничества врагам!

До Москвы обозы тянулись весь следующий день. Пожарский и Минин, ехавшие впереди, остановили рать на Яузе — в пяти верстах от города. Было душно. Шкварился пот. Запотели кони. В рудую мглу садилось солнце.

— Пошли людей к Покровским и Арбатским воротам, — приказал Пожарский Бутурлину, которого ценил за храбрость и ратное умение. — Выдвинуть на позицию пушки. Конным сотням седел не сымать. Заночуем тут.

Воеводы на ночевку остановились в кучерской избе, брошенной хозяином. Рядом разместилось ярославское правительство — земский совет.

Едва занялась заря, ополчение при полной изготовке к бою, ощетиненное пушками и пиками, двинулось к городу. У Яузских ворот на крупном, сером в яблоках коне их ждал атаман Трубецкой. Как завиднелась дворянская конница нижегородцев, тронулся навстречу.

— Бог в помощь, княже! — сказал он Пожарскому, будто не замечая Минина.

— С тем же и мы к казакам, — кивнул Дмитрий Михайлович.

— Что ж, ежели похотеть помочь Московскому государству, то надо забыть все споры, — предостерег Кузьма.

Трубецкой, не глядя на нижегородского говядаря, произнес:

— Для того я и стою здесь. Отсюда общими силами ударим по Китаю.

— Не с такою ли дружбою казаки Заруцкого хотели убить князя? — едко спросил Минин.

— Я за Заруцкого не несу ответа: он вор и убивец, а у нас с вами одно дело — изгнание чужеземцев. — Трубецкой высокомерно взглянул на Минина: «Дай мужикам волю!»

— Не чинись, князь. Кузьма больше всех радеет за Русь. Мы не можем стоять в одном таборе с казаками: они начнут враждовать с нашими людьми.

Земское ополчение стало станом, обогнув часть Белогородской стены от Петровских ворот до Алексеевской башни на Москве-реке. Главное ядро его было у Арбатских ворот, там стояли Пожарский и Минин.

За ночь Арбатские ворота и ближние подступы ощерились рвом, рогатками, шанцами и турами. От стариков до малых — все вышли подсоблять ополченцам. И князь и Кузьма всю ночь, наравне со всеми, не выпускали из рук кирок и лопат, и то и дело слышался голос князя:

— Наляжем, братушки, Русь нам за то поклонится!

Старый священник ходил меж работающих:

— Господь подсобляет вам, сынки мои. Не быть на Русской земле врагам гроба Господня!

Через день после прибытия Пожарского ратные люди увидели на западе идущее войско. За ним ехало несколько сот возов с набранными припасами. Гетману Ходкевичу нужно было провезти их в Кремль и Китай-город осажденным там полякам, предводительствуемым полковником Струсем. За этим продовольствием он и отходил от Москвы.