На распутье

Ходкевич стал табором у Донского монастыря и намеревался переходить Москву-реку у Девичьего поля. Трубецкой же с главной силой стоял у Крымского двора, в тылу переправы. Он послал к Пожарскому за подкреплением.

Начальников ополчения, объезжавших полки, остановил нарочный от Трубецкого. Оставив обоз возле церкви Ильи Обыденного, Пожарский предусмотрительно переправил главные силы сюда, в Замоскворечье, заслоняя подступы к центру.

— Атаман просит переправить на тот бок пять конных сотен.

Пожарский взглянул на Минина.

— Надо послать, — кивнул Кузьма.

Пожарский подозвал князя Лопату:

— Бери пять лучших сотен — переправляйся сейчас же на тот бок к Трубецкому.

Едва сотни поднялись на тот берег, часть войска Ходкевича кинулась в лодки и на мост и в виду обоих ополчений перешла реку.

— Кузьма, держись тут с пехотою, а я стану с конницей на правом фланге, — приказал Пожарский, тронув коня.

В это время из Кремля выскочили осажденные к Чертольским воротам: Ходкевич хотел через эти ворота провезти запасы. Гурьян бил из пищали со сноровкою опытного стрельца, и как только падал под его свинцом шляхтич, он приговаривал:

— Знай, собака, как ходить в Россию!

По левую руку стоял Купырь: когда гусары лезли уже к самому носу, он брался за пику. Зяблик, без лат и без кольчуги, работал то мечом, то саблей. Над полем были слышны жуткие крики и стоны покалеченных. Конные сотни нижегородцев, зажатые в узкой горловине, лишенные маневра, метались и гибли, Пожарский с осатанелостью колол врагов тяжелым палашом, вороной конь его скакал как бешеный. Кузьма полосовал саблей, с левой руки его сочилась кровь, он с трудом пробился к Пожарскому.

— Что будем делать, Дмитрий Михалыч?

— Спешить кавалерию! — крикнул Пожарский. — Фирька! Гони на левый фланг: пущай пехота отходит к Чертольским воротам.

Фирька метнулся через разбитые быки и обломы, сотни пятились, несли тяжелый урон. Левка стрелял из подобранного лука. Купырь, раненный в голову, держался из последних сил, густо, внастил лежали убитые, пахло порохом и кровью.

— Сходи к Чертольским воротам. Приказ воеводы! — прокричал Фирька сотенному.

…Трубецкой, находясь в Замоскворечье у Крымского двора, удерживал свою рать. Его бередило себялюбивое чувство. Одному из старшин он сказал:

— Пускай Пожарский испробует свою силу. Мои казаки покуда еще не зажигали трубок.

Казаки же его не хотели помогать земским людям и, посмеиваясь, во все глотки кричали на тот берег:

— Богаты пришли из Ярославля! Небось сами отстоитесь от гетмана!

Князь Дмитрий Лопата, черный от грязи, подъехал к Трубецкому:

— Князь, вели переходить на тот бок, не то нижегородцев сомнут!

Трубецкой и сам видел большую опасность, нависшую над Пожарским, но его раззуживало ревнивое чувство: «Он не пришел в мой табор, и не мне, выше его по родству, кланяться».

— Нам туды лезть пока не с руки.

Четверо казачьих атаманов, стоявших за его спиной, тяжко зароптали:

— Там наши братове! Так негоже, князь.

Переправившиеся конные сотни и часть казаков Трубецкого без его рачения[65] ударили с такой яростью, что едва не взяли в плен самого Ходкевича, шляхетская пехота и гусары кинулись назад, к Поклонной горе.

VII

На рассвете 24 августа гетман Ходкевич собрал все войско и решил идти напролом, во что бы то ни стало пробиться к своим в Кремль. Левым флангом командовал сам гетман, в середине шел с конницей Зборовский, пехотой командовали поляки Невяровский и Граевский, справа выступали четыре тысячи украинских казаков атамана Ширая.

Посланные против них стрельцы были сбиты. Поляки пошли по Замоскворечью, достигли Пятницкой улицы. Рати Пожарского медленно пятились к речным спускам. Свистели и бухали ядра, визжала картечь, падали с перебитыми хребтами и головами лошади, редело войско. Пожарский яростно хлестал нагайкой бегущих, пытаясь их остановить; почерневшее, запавшее лицо его было страшно.

— Стоять! От кого бежите? Стоять! — Он ухватил какого-то сотника. — Назад! Не пускать конницу к реке! — Князь закашлялся от черного порохового дыма.

Ядро бухнуло в трех шагах, окатив Пожарского тучей грязи. Темно-гнедой конь его, раненный в шею, хрипя и оскалясь, грузно упал на бок. Левка помог воеводе сесть на своего коня. Сам, как кошка, стянув с седла польского гусара, мигом очутился на его жеребце. Мушкетная пуля ранила Пожарского в голову. Стекавшая на глаза кровь мешала воеводе смотреть. Тявкали пули, скрежетала и визжала сталь… Кузьма на правом фланге колол пикою наседавших венгров Граевского. От орудийного и ружейного дыма стало темно. Стоял сплошной гул и рев. Трудно было понять: день ли, вечер ли?..

Слева осатанело лезли, блестя сталью доспехов, летучие гусары. Конница и пехота Невяровского из последних сил рубилась с ополченцами уже у самой воды.

Тут в столь решительный, тяжелый момент с князем Дмитрием Михайловичем случилась беда: его начал крутить черный приступ. С хрипом, конвульсивно дергаясь, князь сполз с седла, падучая хворь катала его по земле. Кузьма с ужасом увидел, как от лозняков с выставленными пиками на корчащегося Пожарского кинулась кучка гетмановских пехотинцев.