На распутье

— Владыко! Отче и государь наш! — с пафосом выговорил Мстиславский. — Гетман Жолкевский прислал к нам пана Гонсевского. Гетман, любящий Русь, по доброй воле, ради спокойствия Москвы, просит дать согласие ввести его мирное войско в Новодевичий и расположить его по слободам.

— А Кремля он не просит? — уколол бояр Гермоген.

— А ты, может, желаешь, чтоб в нем засел тушинский вор? — прорычал угрозливо Салтыков. — Гетман Жолкевский идет в Москву доброхотом: он клянется уберечь ее от вора.

Гермоген, не веря им, стоял твердо на своем:

— Жолкевский — такой же вор и плут, как и самозванец! «Клянется уберечь ее от вора», а сам, хитрый и алчный, ничего не деет супротив самозванца. Наши же полки шлет на шведов; зловредный, замысливает захватить Москву, потому и лезет в Новодевичий да в посады, чтоб обложить ее со всех боков. Вы явились ко мне его пособниками. Прокляну! — заявил Гермоген. — Отдаете государство в руки ляхам!

Мстиславский доверительно дотронулся до руки его святейшества.

— Смягчись, владыко, над своими овцами, — сказал мягко, вкрадчиво, — ради убережения Москвы просим.

Гермоген, отдернув костистую руку, выговорил в зловещей тишине:

— Бога не обманете!

К патриарху сейчас же посунулся дьяк Грамотин:

— Коли гетман не войдет в Москву, куда нам, боярам, бечь, где спасаться, Москву ж заберет вор. Тогда, владыко, тебе придется держать ответ за такую погибель.

Шереметев, вынув из-под енотовой шубы свиток, прочитал сиплым голосом послание гетмана о воспрещении и всякого насилия, и грабежей в Москве.

Он еще не дочитал последней строки, как Гермоген строго стукнул посохом:

— Хитрому и зловредному пану не верю!

…Гонсевский меж тем пронюхал, что делалось на патриаршьем дворе, и вызвал к себе помощника.

— Поезжай и скажи, что гетман не поздней как завтра выступит против самозванца.

Но патриарх и послу Гонсевскому не поверил, и не отпускал от себя бояр.

— Верши дела божеские, а в наши, мирские — не суйся! — прокричал с негодованием Салтыков. — Тут наша, боярская воля.

— Другого выхода не маем, — поникло проговорил Андрей Голицын.

Патриарх остался непреклонен — согласия не дал.

В ночь с 20 на 21 сентября 1611 года войско гетмана вошло в Москву, бояре тихо отворили ворота Кремля.

Таким позором изменничества покрыла себя Семибоярщина.

IV

Гетман Жолкевский, не в пример иным магнатам и политикам, глядевшим на Россию как на государство варваров, хорошо понимал, что такое отношение погубит нелегкое дело покорения восточного исполина. Многоопытный и многохитрый гетман сидел в самом сердце России, в Московском Кремле, и, поступи он неосторожно, его поглотит эта безбрежная неразгаданная земля. Гетман Жолкевский не уставал внушать панам, воеводам и полковникам:

— Не злите русских. Силой русского не возьмешь. Дай ему маленькую награду, и тогда ты можешь снять с него нательную рубаху и даже шкуру, он сам снимет и все отдаст. Роздали подарки стрельцам? — обратился он к вошедшему помощнику.

— Все как вы, пан гетман, приказали, — ответил тот.

— Что говорят они?

— Я такого мнения, ясновельможный пан гетман, что им, псюхам, больше ничего не следует давать.

К гетману был вызван стрелецкий сотник Морозов.

— Купить нас вздумал, пан гетман? — спросил прямо и бесстрашно Морозов.

Гонсевский впился в его лицо своими маленькими оловянными глазками.

— Знай, перед кем стоишь, презренный москаль!

Жолкевский учтиво-доверительно взглянул на сотника.

— Кафтан и серебряный ларец получил?

— Мне от вашей милости ничего не нужно, — сказал с непреклонностью Морозов.

Полковник Струсь возмущенно вскинул голову.

— Я не в обиде, — продолжал свою хитрую игру Жолкевский.

— Если, пан гетман, не отсечете руки, а затем не сожжете на огне кухмистра, выстрелившего в икону Пречистой Богородицы, и не накажете другого литвина, силою взявшего из дома дочку купца в Замоскворечье, то я не ручаюся за стрельцов.

— Ты многого хочешь! — загрозился Гонсевский.

Вошедший Иван Салтыков, услыхав, набросился на стрелецкого сотника:

— Не в твоей власти вести речь от имени всех стрельцов. Забыл, перед кем стоишь!

— Не пришлось бы тебе самому, боярин, крепко плакать! — ответил ему Морозов.

— Велите от моего имени наказать виновных. Сотник Морозов прав. Пусть их накажут московские судьи, и, если приговорят к смерти, я не отменю их приговора. Поделом им, — согласился Жолкевский.

Когда Морозов ушел, Салтыков, раболепски изгибаясь перед гетманом, вымолвил:

— Вы, ваша ясновельможность, как само солнце, нету даже слов, чтобы высказать мое восхищение! Вами может гордиться великая Польша!

— Я также изливаю восторг и уповаю на то, чтобы дозволили сполнять поручения великого гетмана. — Андронов отмахнул поклон до самой земли.

Жолкевский не ответил на льстивые речи русских воевод и велел позвать князя Мстиславского, а когда тот появился, сказал:

— Нужно избрать нового начальника над стрельцами. Думаю, лучше пана Гонсевского мы не сыщем.

— Такого золотого пана поискать, — закивал услужливо Андронов.

Князь Мстиславский только пригнул голову в знак согласия.