На сибирских ветрах. Всегда тринадцать

Затем, вытянувшись длинной цепью, артисты прошли мимо гроба. И все время, пока длилось прощание, не умолкала траурная музыка. Не умолкла она и тогда, когда Торопов, Лузанов, Буйнарович и один из униформистов подняли гроб с постамента, понесли на плечах к выходу. Прах, лежавший в гробу, для Буйнаровича был слишком легок — силач потому и чувствовал напряжение, что подобная легкость была почти непосильной для него.

На площади ждал грузовик, задрапированный черным и красным. Гроб установили на платформе кузова, и шествие двинулось, в пути привлекая все больше народа. Спереди, прислоненная к кабине водителя, виднелась надмогильная тумбочка: имя покойного, а над ним эмблема советского цирка — гимнастка, парящая на трапеции, устремленная к пятиконечной звезде... Идя за медленно движущимся грузовиком, Сагайдачный видел эту эмблему, и, возможно, именно она вернула его мысли к дочери: «Где-то сейчас Жанна? Неужели опять исчезнет из виду?» А дочь была совсем невдалеке, тоже шла в толпе провожающих.

То предложение, что сделал Никандров, когда после представления выходили из цирка, не только взволновало ее, но и показалось сперва невозможным. Как же так? Покинуть завод, расстаться с товарищами по цеху, с той ясной и устойчивой жизнью, какую нашла среди них?.. Однако именно заводские товарищи, поздравив Жанну с выступлением на стадионе, в один голос сказали: «Да ты прямо как артистка выступила. Грешно, если не будешь совершенствовать талант!» А Никандров в конце концов решительно заявил: «Ни к чему больше терять время. С директором цирковым я знаком. Завтра же сходим и переговорим!» — «О чем?» — «Чтобы разрешил у себя под куполом репетировать. Совсем другое дело, чем в спортивном зале!» Ради этого разговора и отправились назавтра в цирк, но, придя, встретили похоронную процессию и присоединились к ней.

В полдень процессия достигла кладбищенских ворот. Легкие облака летели по небу. Соседние сопки покрывала сосна, а здесь вдоль ограды каждым листком шелестели березы... Вскоре гроб опустили в землю, первые комья ударились о крышку, потом тяжелыми, полными заступами засыпали могилу, холмик поднялся, и Варвара Степановна Столбовая (впервые после болезни вышла она из дому) поклонилась низко: «Спи спокойно, родной!»

Шли назад, разбившись на отдельные группы, разглядывая надмогильные памятники: некоторые из них — покосившиеся, густо обросшие седым мхом — относились к тем временам, когда еще в помине не было нынешнего Горноуральска...

Все так же летели легкие облака. И ветер по-прежнему шелестел в березах. И, как это свойственно жизни, постепенно мысли от грустного переходили к каждодневному: к работе, к ожидаемым разнарядкам — кому куда дальше ехать из Горноуральска. Говорили и о предстоящем производственном совещании — дважды уже откладывалось оно, а теперь назначено было на ближайший день.

Тут-то, на обратном пути, кое-кому из артистов и довелось стать очевидцем короткой, но примечательной встречи.

До самого конца похорон держась обособленно, ни разу не приблизившись к жене, Сагайдачный подходил к воротам. Но вдруг остановился, увидя перед собой стройную синеглазую девушку. И она приостановилась, но затем, одолев колебание, громко крикнула: «Отец!» И те, кто присутствовал при этом, после рассказывали, что лицо Сагайдачного — обычно сдержанное, малоподвижное — не только потеплело, но и дрогнуло. И что тут же, подозвав находившегося вблизи сына, он взял его за руку и подтолкнул к девушке... И еще рассказывали после, что Анна также видела эту сцену. Но ничем не отозвалась и быстро прошла мимо.

3

Объявление о том, что в такой-то день в таком-то часу состоится производственное совещание, вызвало среди артистов разноречивые толки. Одни говорили: «Наконец-то! Давно пора!» Другие плечами пожимали: «Какой толк, если к концу программа идет? Затянули до невозможности!» Петряков (ему, как профоргу, предстояло председательствовать на совещании) резонно отвечал последним: «Ну и что с того, что разъедетесь скоро? Все равно для дальнейшего полезно послушать о своем номере, о своей работе!»

Об этом же заговорил он и с Костюченко:

— Только бы дельно прошел разговор!.. Я думаю, Александр Афанасьевич, в зрительном зале совещание проводить. Попросторнее там, воздуха больше.

— Разумеется, — согласился Костюченко. И добавил с улыбкой: — В самих выступлениях побольше было бы воздуха. А то, слыхал я, случается иногда перекос: то обтекаемые фразы, то перебранка, сведение счетов...

— Нет уж, Александр Афанасьевич. Постараемся не допустить.

Исподволь готовился к совещанию и Филипп Оскарович Станишевский. Разумеется, при этом он преследовал иные цели.

Если не считать того тягостного случая, когда, в день открытия сезона, Костюченко уличил Станишевского в незаконной торговле входными билетами, никаких других видимых осложнений между директором и администратором больше не возникало. Станишевский исправно нес свои обязанности, и могло показаться, что он извлек для себя урок из того крутого разноса, какой учинил ему Костюченко.