На сибирских ветрах. Всегда тринадцать

Секретарь озабоченно вздохнул: дескать, и рад бы, но столько накопилось дел... Про себя же подумал: уж не сгущает ли излишне краски администратор? До сих пор никаких сигналов не поступало. Напротив, недавний просмотр молодежного пролога показал здоровые творческие настроения.

— Разумеется, настаивать не могу, — сказал Станишевский. — Прекрасно сознаю вашу занятость. Если же решился побеспокоить, то исключительно ради пользы дела!

— Конечно, конечно! — поспешил откликнуться секретарь. — Правильно сделали, что зашли. Если время позволит — буду обязательно!

Попрощавшись и выйдя на улицу, Станишевский спросил себя: «Кажется, ни в чем не допустил перебора? Только бы пришел, только бы поглядел, в каком переплете окажется наш директор!»

Партсекретарь тем временем вернулся к своим служебным делам. Дел этих более чем хватало. Во второй половине дня отправился в управление кинофикации, просмотрел новые фильмы, поступившие для проката. Затем провел занятие на областном семинаре сельских киномехаников. А под вечер — только успел вернуться домой — позвонил Костюченко:

— Проводим завтра производственное совещание. Давно намечали, да все не получалось. Да-да, посвященное разбору программы. Так что, если имеете возможность.

Секретарь хотел ответить, что уже приглашен. Но удержался и лишь спросил:

— Какие же прогнозы насчет совещания?

— Прогнозы? На этот счет даже бюро погоды — и то не всегда предсказывает точно! — рассмеялся Костюченко. — Все же рассчитываем, что с пользой пройдет!

4

До начала совещания оставалось меньше часа, но на манеже еще продолжалась репетиция: таков цирковой народ — лишней минуты терять не любит.

Идя мимо, Костюченко заглянул в зрительный зал. И поразился неожиданному совпадению.

Под куполом находилась Виктория Багреева. Сидя на перекладине воздушной рамки, она болтала ногами, обтянутыми темным рабочим трико, а Геннадий, стоя внизу, у веревочной лестницы, переговаривался с Буйнаровичем: тот расположился на барьере, лицом к манежу, и старательно протирал ветошью извивающуюся проволоку. И еще, делая мостик за мостиком, на манеже тренировался Дмитрий Лузанов. Между рядами партера бегали дети: Гриша Сагайдачный, Алик Никольский, с ними и сын Костюченко — Владик. Когда ребята слишком громко расшумелись, Буйнарович шикнул на них. Со стороны улицы появилась Лидия Никольская. Она несла хозяйственную сумку, и Виктория сверху поинтересовалась: каков нынче рынок, цены какие?

Костюченко не мог не вспомнить. Ведь так уже было однажды. Было в тот осенний день, когда — меньше года назад — принимал цирковые дела, а затем на минуту задержался в зале.

Меньше года прошло с того времени, а ведь как все изменилось. Продолжая смотреть на репетирующих артистов, Костюченко поймал себя на мысли: ему приятно быть знакомым с каждым из них, делить с ними жизнь, заботы. И еще подумал с огорчением: только успели познакомиться, а уже приближается разлука. И сколько еще впереди таких расставаний. Столько же, сколько очередных цирковых программ. Неужели в дальнейшем притупится интерес к новым встречам и станет безразлично — кого встречать, кого провожать? Быть такого не может!

В зал торопливо прошел Петряков. Отдал униформистам команду — стол принести для президиума. И строго крикнул артистам:

— Кончайте репетировать! Пора манеж прибрать!

Придя вторично в зал — уже после того, как прозвенел звонок, — Костюченко застал артистов в сборе. Поздоровавшись со всеми, сел возле Никандрова:

— Что же ко мне не зашли?

— Собирался, да молодежь задержала, — улыбнулся Никандров. — Такая нетерпеливая... Слово за слово, чуть было раньше времени не приступил к разбору программы!

Петряков появился опять: на этот раз чтобы открыть совещание. Артисты, разумеется, не могли заполнить собой весь зал, они заняли лишь первые два-три ряда, голос Петрякова разнесся с особой гулкостью, и к тому же особой многозначительностью жестов и интонаций он постарался подчеркнуть важность момента:

— В повестке дня разбор текущей программы Горноуральского цирка. Слово по данному вопросу предоставляется товарищу Никандрову Андрею Николаевичу!

Перешагнув барьер, Никандров прошел к столу, положил перед собой заранее составленный конспект и тут же позабыл о нем:

— Среди вас, товарищи, я, верно, самый молодой. Имею в виду не возраст, а степень причастности к цирку. Если же решаюсь выступить перед вами, то причина тому одна: давно питаю к цирковому искусству большую привязанность, не побоюсь сказать — влюбленность. Потому-то и хочу, с вашего разрешения...

— Чего ж тут разрешать, — негромко, но внятно отозвался Никольский. — Небось как рецензию строчить — тогда разрешения не спрашивал!

На него зашикали, и Никольский, угрюмо насупясь, замолк.