На сибирских ветрах. Всегда тринадцать

Ах, как мало оставалось времени, чтобы объяснить внучке, в чем ее ошибка. Как хотелось ей сказать: «Ты же, Аня, еще молода: тебе еще жить и жить. Так живи же по законам сердца. Оно перестает быть сердцем, если теряет душевную щедрость... Ты слышишь, Аня?..» Словно что-то угадав, она порывисто наклонилась, прижалась губами к старческой руке.

Теперь, когда позади остался безмолвный разговор со внучкой, Николо Казарини мог окончательно попрощаться с манежем — с той прекраснейшей землей, на которой прошла его жизнь. Мог, как и подобает куражнейшему жокею, в последний раз разбежаться на курсе, исполнить такое немыслимое сальто, что зал — на краткий миг обомлев — тут же разразится бурей восторга.

Николо услышал этот восторг, слабый отблеск улыбки тронул его лицо, и оно разгладилось навстречу смерти... Доктор, отступив от постели, переглянулся с Костюченко. И опять, переговариваясь с соседками, в конюшенном стойле заржала лошадь. Анна, наклонясь, прикрыла холодеющие веки.

Минутой позже — только сейчас узнав о том, что происходит во флигельке, — появился Леонид Леонтьевич Казарин. Артисты, расступившись, пропустили его вперед. Стал возле Анны. С чувством шепнул: «Вот и все! Покинул нас дедушка!» Она не отозвалась, брезгливо полуотвернувшись.

2

Дверь во флигелек осталась раскрытой. На узкой постели лежали останки того, кто некогда почитался славнейшим цирковым артистом, а затем, с течением лет, всеми был почти забыт. Но ведь вот что примечательно: именно теперь, когда погасла жизнь Николо Казарини, — именно теперь о нем вспомнили как бы заново, опять заговорили как о близком, живом: «Ну как же, как же! Всю Европу объехал! Громче не было имени!..» Выходит, не все забрал с собой старый жокей. Добрую память оставил о себе.

Настал день похорон. На постаменте, окруженном цветами, возвышался гроб. Артисты заняли первые ряды партера, а потом, когда зазвучала траурная мелодия, постепенно стал заполняться весь зал. Прожекторный луч, падая из сумрачной высоты, освещал и гроб, и почетный караул, сменявшийся каждые три минуты.

Заняли место в карауле и ближайшие родственники покойного — Анна Сагайдачная, Леонид Казарин. Они стояли у гроба, лицом друг к другу, и не могли не встретиться взглядом. Все равно и сейчас глаза Анны оставались холодными, неприступными, словно не замечали, что Казарин всем своим видом хочет сказать: «Ах, Аня, Аня! Думаешь, мне легче?»

За несколько минут до начала гражданской панихиды в зале появился Сагайдачный: вперед он не прошел, остался стоять в проходе. Никто, разумеется, не мог утверждать, что Сагайдачный причастен к смерти старого Казарини. И все же артисты шепотом пересказывали друг дружке, что накануне — поздно вечером, уже после представления — во флигельке разыгралась какая-то тяжкая сцена: во двор доносились необычно громкие голоса, а затем, распахнув наотмашь дверь, Сагайдачный быстро вышел вместе с Анной, за ними Зуева. Последнее имя артисты произносили с особым ударением: «Понимаете? И та и другая — обе оказались во флигельке. Надо думать, разговор произошел нешуточный!»

Да, он был нешуточным. Но окончился не во флигельке. Ночью, вернувшись в гостиницу, вызвав Анну на балкон, чтобы не разбудить Гришу, Сагайдачный сказал:

— Ничего ты не поняла. Как видно, находишься в таком состоянии...

— Неправда! Во всем отдаю себе отчет!

— Кабы так! На каком основании приревновала меня к Надежде? Потому, что включили ее к нам в программу? Так вот, запомни: никакого отношения к этому не имел и не имею. И еще запомни: с того дня, как сюда приехали, я ни разу с ней больше не встречался!

Анна порывисто двинулась, что-то хотела объяснить, но Сагайдачный круто отстранился:

— Безжалостная ты. Теперь-то вижу. Безжалостная, черствая!.. Семью сохраним, но только ради сына. Ты и это запомни!

...Траурная мелодия звучала в зале. Опять и опять сменялся караул. Теперь к гробу стали Костюченко и Петряков, партгрупорг и дирижер оркестра... Двери в цирк раскрыты были настежь, и люди, поначалу привлеченные любопытством, постепенно затихали, приобщались к торжественно-скорбному молчанию. Опять сменился караул. К постаменту подошли Вавочка Никольская и Маргоша Столетова, возложили еще один букет цветов.

Гражданская панихида была краткой. В цирке не умеют, да и не любят много говорить. Но то, что было сказано, — сказали от души. Взял слово и Рузаев. От имени коллектива драмтеатра он высказал искреннее соболезнование:

— Только раз видел я покойного, но мне запомнилась эта встреча. Дело было весной. Зашел я поглядеть, каким стал цирк после ремонта. Зашел, а тут как раз манеж трамбуют, и работой этой заправляет Николо Казарини. Познакомили нас, и рассказал он мне, какое сложное дело — добротный манеж обеспечить, глину выбрать для его площадки, смесь опилок с песком... До последнего вздоха Казарини был предан цирковому делу!