На скамейке возле Нотр-Дам

– Не знаю. Она так ждала этой поездки к морю! А я пошел смотреть футбол. Мы должны были уехать через два дня.

Я чувствовала, что Мари сидела не шелохнувшись. Я тоже боялась пошевелиться, настолько обыденным и вместе с тем необычным и чем-то страшным был этот рассказ.

– У нас подобралась веселая компания, там, в баре. С некоторыми я уже был знаком по службе, с другими перезнакомились в процессе. Мы, собственно, и поругались из-за футбола. Она сказала – осталось два дня, а ты уходишь. Мы вернемся, и у тебя будет одна только служба на уме…

Мари подумала, что она умеет плавать только по-собачьи. И в море бы ночью одна не пошла.

Валерий сказал:

– Вот теперь действительно надо уходить, иначе я опоздаю.

Я услышала шаги – он пошел к выходу. Мари сидела. Послышался звук открываемой двери.

Он крикнул ей уже от лифта:

– Приезжайте на свадьбу! Мы с Леной будем считать вас самой почетной гостьей!

По-моему, Мари ничего не ответила на это. Я только услышала, как она закрыла за ним дверь, прошла в кухню и налила себе водки.

Самое лучшее, что в этой ситуации могла сделать я, – сидеть тихо, как мышка, и ждать, что будет. Я и сидела – замерла в своем кресле. Мне было жалко всех – жалко Мари, жалко Лену, жалко даже Валерия, жалко его умершую жену…

Я завернулась потуже в плед – ночная свежесть уже давала о себе знать, откинув голову, рассеянно глядела в ночное небо, в котором все так же ярко и равноценно для всех торчала острая, ажурная игла, и пребывала в рассеянных грезах. Я не думала о будущем, я не вспоминала о прошлом. Я дышала свежим, прохладным воздухом, в котором опять явственно ощущался запах моря, и была на седьмом небе от охватившего меня блаженства созерцания и сочувствия. Кругом меня были миллионы людей – я не могла сделать ни для кого из них что-либо плохое. Они существовали со мной параллельно. Они были счастливы и несчастливы, поодиночке и вместе, но я была крошечной составной частицей всеобщего, всепланетарного счастья и несчастья одновременно. Я поняла, что не имею и не имела никакого права ставить свою беду выше чужой беды, свое горе – превыше чужого горя. Я была такой же, как все, – не хуже, не лучше. Возможно, я заблуждалась больше других, но, в конце концов, я уже заплатила за это немалую цену. Я мысленно огляделась вокруг себя. Сейчас со мной были те, до кого буквально неделю назад мне не было никакого дела – Лена, Маша, Валерий… Теперь они были мне как родные. Я вспомнила еще того человека, с которым была в номере утром. Как его звали? Михаэль. Я про себя рассмеялась – мне было с ним хорошо. А ведь я думала, что мне никогда не будет хорошо ни с одним мужчиной.

Я не заметила, как задремала. И проснулась от холода, от того, что он пробрался под плед и заставил меня сжаться, скрючиться, свернуться комочком. В результате я отсидела (или отлежала) и руку, и ногу. Попытка ими пошевелить привела к ужасной боли – миллионы противных иголок впились в мои мышцы. Я заохала, вытянула руки и ноги, раскрыла глаза. Солнце вставало из-за домов прямо передо мной. Огни на башне погасли, небо светлело. Над Парижем занимался еще один день. Новый день!