На сопках Маньчжурии

Губернатор принял его без всякой пышности в своей домашней столовой. Поэт и губернатор сидели в креслах и говорили о том, что происходит в стране.

Неужели русские останутся навсегда?

— Мне все равно, — сказал Цзен, — вы знаете, я живу поэзией и убеждением, что ничто не поколеблет наши истины. Русские, если они станут господами в Маньчжурии, покорятся нашей морали и нашей жизни.

— А вот ваш презренный старик Ли не покоряется.

— Такие случаи возможны, но с помощью вашей мудрости мы восстановим истину.

Дзянь-дзюнь задумался над словами поэта, а потом, нагнувшись к нему, сказал: командир русского полка в Мукдене просил передать ему, губернатору, что русские не любят смертных казней.

Поэт и губернатор долго смотрели друг на друга. Со двора доносился неприятный запах гнили, в комнате горел один фонарь, слабо разгонявший вечерние сумерки. Кресло, в котором сидел губернатор, было не ново, правый подлокотник его был сломан. У стены стояло еще несколько таких же старых кресел, штукатурка стен местами отвалилась, Видно было, что почтенный дзянь-дзюнь по-домашнему относился к своей власти и что государство, которое он представлял, мало заботилось о престиже своих чиновников. Впрочем, губернатор и его гость давно привыкли к этому запустению, и оно не казалось им несовместимым с достоинством.

— Я попробую, — проговорил наконец дзянь-дзюнь. — Этот старикашка стоит того, чтоб ему…

Дзянь-дзюнь не кончил и засмеялся.

После этого губернатор с гостем прошлись по двору, губернатор вздыхал и говорил, что сейчас самое неприятное то, что неизвестно, кому служить: Пекину или Петербургу. Они прошли мимо кумирни. На коричневых глиняных драконах облупилась глазурь, что придавало им жалкий вид. Двор у кумирни давно не мели. Вороньи перья, вощеная бумага от окон и яичная скорлупа валялись у самых ступенек.

На обратном пути Цзен, чтобы усилить свое удовольствие оттого, что судьба строптивого старика решена, приказал рикше везти себя мимо его домика.

У дома Ли он увидел двух верховых коней. Казак стоял в воротах, а во дворе со стариком разговаривал русский офицер. Лицо Ивана Ли расплылось в счастливой улыбке, он что-то отвечал по-русски.

«В последний раз ты веселишься и сквернословишь», — с удовольствием подумал Цзен-старший, представляя себе, как палач рубит старику голову.

Брошенного в тюрьму Ивана Ли обвинили в том, что кровать, сделанная им губернатору, была хуже той, которую он сделал для одного незначительного чиновника. На Ли наложили пени в пользу оскорбленного дзянь-дзюня, а так как пени, находясь в тюрьме, он уплатить не мог, его приговорили к смертной казни. Однако напрасно Цзен-старший ждал известия о восстановлении справедливости.

Через пять дней Иван Ли пришел во двор к своему помещику. Это не был призрак, это был живой человек. Он пришел и принес часть арендной платы.

Молча принял от него деньги Цзен-старший, молча выслушал его объяснения и долго не сходил с места, когда старик ушел.

Что случилось?

Он скоро узнал тайну того, что случилось. В судьбу китайца вмешался русский офицер, и китаец остался жив.

Цзен-старший, усиленно читая мудрецов и поэтов, старался позабыть полученный удар. Тем более что Иван Ли скоро умер.

… Чжан Синь-фу сидел на корточках и разглядывал большую черную свинью, которая рыла землю в воротах, и Цзена-младшего в кресле. Торопливо подошел Цзен-старший. Брат протянул ему японское объявление.

— Из-за этого негодника, — сказал он, — нам могут быть большие неприятности. Ведь Яков Ли — твой арендатор.

На следующий день вечером два путешественника прибыли в дом почтенного купца господина Цзена-младшего.

Гости и хозяин долго кланялись друг другу, причем все казались радостно взволнованными.

Один из путешественников был японский коммерсант Ивасаки Токуро, второй — Маэяма Кендзо.

Пятая глава

1

Нина стояла на краю перрона. Последний вагон поезда исчез под виадуком Светланки. Вместе с ним исчезла Колина рука, махавшая фуражкой.

Провожавшие расходились: несколько женщин, группа офицеров, каули со своими рогульками. Дежурный по станции шел, разговаривая с хмурым господином в зеленом котелке, опоздавшим на поезд. Свистел тонко и отрывисто маневрировавший паровоз.

Нина пошла к бухте напрямик, через железнодорожные пути, через лаз в заборе, через пыльную пакгаузную улицу, мощенную булыжником. Все было как всегда. Из Гнилого Угла надвигался туман. Тоже обычный весенний туман.

Николай уехал в Действующую армию.

Как она, дочь офицера, относилась к войне? Она не пленялась ратными подвигами, военное дело казалось ей жестоким и бесчеловечным. Она была убеждена, что люди могут разрешать свои недоразумения не убивая друг друга. Но если б Николай не уехал, она ощутила бы и недоумение, и боль.

В последнее время она поняла, что хочет видеть его каждый день и работать с ним хочет плечом к плечу. Разве между мужчиной и женщиной не возможна дружба?