На сопках Маньчжурии

— В моем купе, к сожалению, все места заняты, а вот рядом четырехместное занял старичок с женой. Жена у него якобы больна, и по этой причине он никого к себе не впускает. Но это гражданский, а не военный старичок, и чем больна его жена — неизвестно. Она только что проходила по вагону, — вполне здоровая молодая женщина. Попроситесь к ним.

Нина постучалась в купе. Седой старичок, очень благообразный, с беленькими очками на носу, вышел из купе, старательно прикрыл дверь и прошептал:

— И не просите! Моей жене очень плохо.

— Но ведь у вас два дивана свободны! Нам непременно нужно уехать. Мы сестры милосердия!

— Вот именно. Сестры милосердия — шум, кавалеры. Нет, нет, и не просите.

— Что вы говорите, сударь! Какой шум, какие кавалеры?

Но старичок уже захлопнул дверь.

— Хорошо, что отец не слышал нашего разговора, — сказала Нина. — Показал бы он ему шум и кавалеров!

— Что ж поделать, — смирилась Катя, — поедем в коридоре. Надо привыкать к военной обстановке.

— Мы устроимся в коридоре, — сообщила Нина родителям. — Ничего, мамочка, нас двое, не пропадем.

— Вы, Екатерина Михайловна, старше, — говорила Нефедова, — так уж и будьте за старшую… Ведь Нина — совершенное дитя.

— Сонечка, не обижай дочку! — подполковник взял жену под руку; он явно бодрился и не хотел показывать своей тревоги.

Нина попрощалась с отцом и матерью у входа в вагон. Обняла мать и вдруг расплакалась. Что поделать, она не могла остаться!

Она стояла в коридоре рядом со своими чемоданами, а мимо проплывали немощеные владивостокские улицы. Вот извозчик остановился у шлагбаума, вот китайцы с овощами… Прощай, Владивосток, начинается новая жизнь.

Голубоглазая сестра приняла в своих подругах участие. У двери купе, занятого старичком, она громко возмущалась его эгоизмом:

— Нельзя думать только о себе… А еще пожилой человек, как не стыдно!

Однако сама голубоглазая Зоя Вишневская не была еще сестрой милосердия; прикрывшись красным крестом, она пробиралась в армию к мужу. «На месте выучусь всему, что надо, — говорила она. — Я понятливая».

Нина и Катя поместились на своих чемоданах. Два офицера, подобно им, ехали без мест. Вишневская советовала высадить супругов на ближайшей станции.

В обед дверь купе осталась открытой, старичок отсутствовал; офицеры вошли и демонстративно сели на свободный диван. Они думали укрепиться в купе, а затем передать места сестрицам.

Усевшись, они увидели больную — приятную молодую женщину. Завязался разговор. Через четверть часа вернулся старичок, который тоже принял участие в разговоре, а потом закрыл дверь. Офицеры остались в купе.

Вечером они не вышли.

Нина и Катя продолжали ехать в коридоре.

В тот же день им стало ясно, что жена старичка здорова, а сам он не почтенный чиновник, а картежных дел мастер и едет во фронтовые тылы обыгрывать офицеров.

Нина страшно возмутилась и говорила сестрам, что вот теперь понятно, зачем ему потребовалось отдельное купе: чтобы устроить в поезде притон!

Под вечер из купе старичка вышел поручик с красным растерянным лицом, по-видимому спустивший все. Взглянул на девушек, неловко усмехнулся в ответ на осуждающие взгляды и стал смотреть в окно.

Раньше Нина видела его мельком, сейчас она присмотрелась. Худое, длинноносое, белобрысое лицо его никак нельзя было назвать красивым, но плечи его были широки, а точные, экономные движения говорили о любви к гимнастике.

Несколько минут он неподвижно смотрел в окно. Потом достал папиросу и опять усмехнулся, неожиданно тепло и виновато.

— Не правда ли, — сказал он Нине, — страсть игрока — страсть высокого порядка. Представьте себе, вас охватывает азарт!

— Какая чудодейственная сила! Представляешь себе, Катя?

— Не смейтесь над азартом. Азарт есть азарт, как воздух есть воздух. Азарт так же необходим мужчине, как воздух живому существу. Наверное, природа могла бы устроить, чтобы живые существа не дышали, а мужчины не играли в карты, но тем не менее живые дышат, а мужчины играют.

— Какая глубокая философия! — с негодованием сказала Нина.

Поручик засмеялся. Засмеялся и не мог отвести глаз от собеседницы. Негодование еще увеличило ее прелесть. Ветер вздувал короткие, до локтя рукава ее белой блузки, трепал воротничок, открывая нежной белизны плечо. Русые косы строго лежали на голове. Лицо и шея ее загорели: девушка не заботилась о своей красоте.

Подруга ее, которую она звала Катей, тоже была хороша; по правде говоря, все молодые девушки хороши, но Нина… Нина особенная…

Поручик глубоко вздохнул, приставил каблук к каблуку и назвался Алексеем Львовичем Ивневым, направляющимся в штаб Куропаткина.

К утру Нина и поручик подружились.

Отец его был старым ротным товарищем Куропаткина, воевал с ним в Средней Азии, на Балканах и опять в Средней Азии. Старик Ивнев был убежден в большом полководческом таланте друга и свое убеждение передал сыну.