На сопках Маньчжурии

— Да, да, — сказал он. — Штурм Плевны!.. С одной стороны, допущены были ошибки, с другой — столько таланта и героизма! А вас я, Алешенька Львович, оставляю при себе. И это будет совершенно правильно. Вы для меня родной. Вы мне во всем поможете, не так ли?

Хотя Алешенька не понимал, в чем это «во всем» он может помочь Куропаткину, он отвечал «точно так», радуясь тому, что будет рядом с человеком, любить которого научился с детства, и думая в этот момент о переходах через пустыни, о штурме Геок-Тепе, о развернутых знаменах, простреленных и изодранных, о всем том, что в его представлении связано было с Куропаткиным. Он еще раз сказал «так точно» и посмотрел на Куропаткина такими ясными преданными глазами, что Куропаткин без труда понял, что́ делается в душе юноши.

— Я хотел бы вас, Алешенька Львович, иметь своим личным секретарем. Но здесь есть два «но». Первое: титулярный советник Задорощенко уже является моим личным секретарем. Второе: вы — строевой офицер. Тем не менее мне хочется, чтобы именно вы несли при мне эти обязанности.

Куропаткин вернулся за стол.

— Идите устраивайтесь. Торчинов вам поможет.

Ивнев поместился в маленьком переднем купе роскошного вагона-кабинета, против такого же маленького купе, в котором жил бессменный в течение многих лет ординарец Куропаткина прапорщик милиции Торчинов.

— Сын капитана Ивнева будешь? — спросил Торчинов.

— Его…

— Вместе воевали, — сказал Торчинов.

Он уселся в угол дивана и следил, как поручик рылся в своем чемодане. Вещей было немного: бритвенный прибор, большая бутылка одеколона, десять коробок табаку и гильз, письменный бювар, полдюжины белья.

— Хвалю, что много не взял. Зачем на войне много? У отца твоего в последний поход все вещи пропали. Вез их денщик на осле, а осел свалился в пропасть. Далеко летел. Все вещи пропали. Мне жалко, денщик места себе не находит, а капитан смеется: «Хорошо еще, — говорит денщику, — что ты за ними не прыгнул».

Ивневу казалось, что он приехал как бы домой: здесь знали его отца, здесь заботились о нем, Алешеньке, хотя он еще ничем не заслужил этой заботы.

Из разговоров он уже знал, что в первые дни после Вафаньгоу в штабе растерялись, но сейчас все уверены, что поражение имело место благодаря досадной ошибке, и эту ошибку, с одной стороны, видели в настойчивости наместника, а с другой — в нераспорядительности Штакельберга. Сейчас первый корпус отступает медленно, с боями и тем позволяет Куропаткину сосредоточивать войска.

— Большой у вас штаб? — спросил Алешенька Торчинова.

— О, штаб! — с уважением сказал Торчинов. — Больше, чем у наместника. Ты приехал, теперь на одного человека больше. Холодного квасу хочешь? Командующий любит. У меня всегда в колодец спущено десять бутылок.

Торчинов налил Алешеньке Львовичу квасу. Квас в самом деле был превосходен.

— Знаешь, какой у нас штаб? Когда твой отец воевал, были простые офицеры… А сейчас адъютанты: один — ротмистр граф Соллогуб; второй — полковник граф Бобринский; третий — штаб-ротмистр князь Урусов; четвертый — барон Остен-Сакен…

Ивнев засмеялся.

— Страшно мне будет с такими господами.

— Важный штаб. Выпей еще квасу. Твоего отца вспомним.

— Но здесь, в Ташичао, из штаба только Харкевич да Сахаров, остальные в Ляояне?

— Генерал Сахаров хотел везти сюда свою Зиночку, — сказал таинственно прапорщик.

— Какую Зиночку?

— Свою невесту. Не отпускает ее от себя ни на шаг… — Торчинов подсел к поручику поближе. — Когда ехали сюда, командующий вызвал к себе Сахарова и говорит: «Владимир Викторович, как хотите, а в военной обстановке это невозможно. В штабе армии, в вагоне начальника штаба — женщина!» — «Это не женщина, ваше высокопревосходительство, а моя невеста!» — «Прошу не перебивать, генерал! Невеста не может не быть женщиной!»

Торчинов сделал огромные глаза, видимо наслаждаясь сценой.

— Так и сказал? — обрадовался Ивнев.

— Так и сказал. Я слышал каждое слово. Не разрешил ему везти сюда Зиночку. Хочешь бабу иметь — пожалуйста, но держи ее у себя дома.

Алешенька Львович принадлежал к тем молодым людям, для которых война представлялась самым высоким деянием в жизни народов. Она созидала и разрушала царства, творила культуры, порождала гениев и гигантов духа.

Он был счастлив, что родился в семье военного. Он много читал из военной истории и мечтал, что когда-нибудь поведет за собой полки.

3

К тому времени, когда 17-й лазарет подготовили к приему раненых, раненые, за исключением группы тяжелых в деревне Мадзяпу, были уже распределены по другим лазаретам и госпиталям.