На стороне мертвецов

Так они и вышли на ступеньки особняка. Первым, расправив плечи и гордо неся осанистое чрево, вышагивал губернатор. За ним, плечом к плечу, Меркулов, Урусов и ротмистр. Снова топот и к ним присоединился секретарь — трясся, но шел. Последним из дверей особняка высунулся полицмейстер, но на крыльцо выходить не стал, так и мыкался в дверях, то выглядывая, то снова прячась. Шум на площади начал утихать — точно ковер тишины раскатывался от ступенек, один за другим люди замолкали, даже обсевшие деревья мальчишки притихли. И в краткое мгновение полного молчания, вот-вот готового смениться новыми воплями, губернатор как-то задушевно и от того еще более страшно спросил:

— Бунтовать вздумали?

— Никак нет, рази ж можно, благодетель вы наш! Мы ни-ни! — наперебой забормотали ближайшие, стаскивая с голов картузы и потихоньку пятясь от устремленного на них губернаторского взора. И тут из глубины толпы вдруг кто-то пронзительно заорал. — А только мочи больше нет терпеть!

Аркадий Валерьянович зло дернул уголком рта — надежда заставить толпу разойтись, и без того слабая, пропала совсем.

— Да шо ж це робыться, отец и благодетель! — кликушески заорала какая-то баба, хватаясь за голову и раскачиваясь из стороны в сторону.

— Что… Что-о-о! — повысив голос до громового рыка, рявкнул губернатор и уже тише закончил. — Что у вас случилось, люди?

— Бьют нас, бьют-убивают! Заживо едят! Сердюков, иди сюды! Пустить Сердюкова! — толпа начала медленно расступаться и по открывшемуся проходу медленно, пошатываясь, пошел расхрыстанный мужик с завернутым в окровавленную простыню телом на руках. И также медленно опустил свою страшную ношу на ступеньки особняка.

Толпа дружно вздохнула, будто подавившись длинным протяжным — а-ааах!

Губернатор содрогнулся.

— Что ж это такое делается, ваше превосходительство? — поднимаясь, с горечью пробормотал Сердюков. — Мало, что казачки-то ваши… мохнатые… безобразят хоть днем, хоть ночью… То лавку разобьют, то в трактире драку учинят, то жинку честную соблазнят…

— Это твоя-то кошка блудливая — честная? Ты ври да не завирайся! — вдруг гаркнули из толпы.

Толпа, только что кипевшая яростью, прыснула смешками — один, второй…

— Да! — прижимая к груди руки закричал Сердюков. — Може, и кошка, може, и блудливая… Да только жрать-то, жрать-то ее за что?

Смешки враз смолкли.

— Даже закричать не смогла, лада моя… — проводя широкой ладонью по волосам жены, простонал он и по лицу его покатились слезы. — По горлу ее враз полоснули… — он содрогнулся и тяжело, глухо, давясь слезами, зарыдал.

«Горло… Не могла вскрикнуть… Человек, конечно же, убийца — человек, не зверь… Сейчас бы обыскать как следует место убийства, да и дом погибшей заодно, может, у нее с убийцей была связь…» — Меркулов с искренней досадой поглядел на запрудившую площадь толпу.

— Ты разве ж ее одну? — проверещала какая-то баба.

— На палю[20] выворотней! Шкуру с них спустить! — толпа глухо и зло зарокотала.

— Молчать, я сказал! — в очередной раз рявкнул губернатор. — А то глядите, с ваших шкур и начну! Взяли моду бунтовать против государя-императора! На каторгу захотели?

— Да где ж мы против, пане? — вперед протолкалась толстая встрепанная баба, с закатанными до локтей рукавами. — Мы уси тут государю Даждьбожичу верные слуги. А только и слуг-то беречь надобно, слуги, они чтоб еду варить… — она демонстративно сунула губернатору под нос испачканные мукой руки. — А не чтоб самих жрать!

— Терпели мы, пане начальник! — мужичонка в драных портках и рубахе, и зажатом в кулаке зимнем меховом треухе, стукнул себя этим самым кулаком во впалую грудь. — Ажно… — он посчитал на пальцах. — Ажно цельных два дни! Мазуриков с «Фабрики» подрали — мы молчали. Жидовку вчерась заели — молчали. Але ж Сердюковскую бабу схарчить, пущай и трошки гулящую, та порядную… — он гневно взмахнул треухом. — Шо ж то таке робыться, когда людёв волкам да медведям в пасть кидают!

— Никто вас не кидал, люди! — рявкнул губернатор — рев у него был не хуже медвежьего, Предок Велес одарил Ивана Николаевича поистине драконьей глоткой. — Ведется следствие! Господин Меркулов, по поручению самого государя, специально прибыл из Петербурга… — губернатор начал поворачиваться к Меркулову…

Застрявший в дверях полицмейстер вдруг скакнул вперед, оказавшись впереди не только Меркулова, но и губернатора, и заорал, надсаживая горло:

— Провели уже! Расследование! Без всяких из Петербурга! И ежели б вы сюда не заявились… Бунтовщики! Мерзавцы! — выпяченной до предела грудью он толкал мужика в треухе, заставляя того пятиться. — То знали бы! Что! Хорунжий! Потапенко-младший! Уже арестован! За убийство!

Последние слова потонули в реве толпы.

— Что он несет! — не хуже оборотня взвыл Меркулов. — Кровь свежая, эту женщину, Сердюкову, убили только что! Это никак не мог быть хорунжий, он был тут, с нами!

— Но это вовсе не значит, что он не убивал швею. — ответили ему негромко и спокойно. Рядом стоял Лаппо-Данилевского. — А эту женщину мог убить кто-то другой. В городе полно оборотней.