На суровом склоне

— Вы уж извините. В кладовочке вас помещу. Теперь у нас тут такие дела: забастовщиков ищут, — она как будто осмелела от собственных слов, — хватают людей, уводят. И назад никто не возвращается. Озябли вы. Я дам тулуп.

Андрей Харитонович не стал раздумывать над тем, надежно ли это убежище. Он отказался от чая, одна мысль о еде вызывала у него тошноту. «Спать…» — он накрылся с головой принесенным хозяйкой тулупом.

Но не заснул ни на одну минуту. Странное ощущение не давало ему забыться. Казалось, что сон спутает все его мысли и тот план, который сейчас так хорошо сложился в его голове, утратит свою ясность.

Между тем, представлялось ему, имелась полная возможность спасти Бабушкина: вооруженный налет на арестантский вагон! Два пистолета и запас патронов были при нем. Здесь, в большом железнодорожном поселке, найдутся и люди, и оружие, а внезапность нападения обеспечит успех. Он даже улыбнулся, подумав, что этот план вполне в духе Костюшко.

Надо было дождаться наступления дня, чтобы приступить к делу: узнать, на кого можно рассчитывать в поселке, поговорить с хозяйкой.

Но за перегородкой не было слышно ни звука. Все в доме еще спало, и Богатыренко оставалось только снова и снова продумывать детали своего совсем простого и такого реального плана.

Но вот в доме началось движение. Хлопнула дверь, послышался мужской голос. Человек с досадой что-то рассказывал и вдруг осекся. Богатыренко понял, что жена сделала ему знак. Теперь она, видимо, тихо сообщает мужу о нежданном госте. Сдержанный говор, мужчина покашлял. Многое теперь зависело от него, от хозяина дома. Что он предпримет? Кажется, он даже не дал жене договорить. Решительными, тяжелыми шагами мужчина приближается. И почему-то каждый шаг больно отдается в сердце Богатыренко, как будто топчет надежду на свершение его плана.

Дверь открывается с размаху. Ничего нельзя видеть от света, хлынувшего в каморку.

Андрей Харитонович выходит, жмурясь. Перед ним — молодой человек, несомненно — паровозный машинист. Это видно по одежде, по сундучку, стоящему на лавке, по лицу: он еще не успел умыться. У него худощавое темное лицо. Хмурое выражение, видимо, присуще ему.

Он окидывает гостя быстрым, требовательным взглядом, словно ощупывает его всего черными колючими глазами. В этом человеке нет ни капли приветливости, сочувствия, даже любопытства к ночному гостю. И все же Богатыренко чутьем понимает, что это — свой.

Хозяин не спросил, а произнес утвердительно:

— Это вы ушли с поезда. Вы везли оружие.

Богатыренко машинально оглянулся.

— Да вы не опасайтесь, товарищ! — улыбнулся машинист. Улыбка была слабая и невеселая, но все же скрасила сумрачное лицо. — Я хозяйку свою отослал да велел нас замкнуть снаружи.

Сели за стол. Хозяин ладонью вышиб пробку бутылки. Говорил он отрывисто, спокойно и только все морщился, будто от боли.

Теперь, при свете дня, слушая жестокие слова о судьбе товарищей, Богатыренко сам удивлялся беспочвенности своих надежд.

Поезд карателей все еще стоял на станции. Был убит Кеша Аксенов; Цырен, видимо, спасся. Во всяком случае, его среди арестованных не было.

— Вы их знали? — вырвалось у Богатыренко.

— А как же! Я в Чите работал… Может, слышали: Фоменко Константин…

А Блинчик? Блинчик, который не вернулся со станции… Где Блинов? Богатыренко не спросил, но Фоменко, будто угадав его мысли, сказал:

— С вашего поезда прибежал на станцию парень, мозгляк такой, наши видели его. Он и выдал вас. Ребята говорили, что его обратно в Читу на паровозе повезли. Чтоб, значит, еще кого под петлю подвел.

Богатыренко содрогнулся. Так глубоко, в самое святая святых вползла измена! А мы, мы-то… Недосмотрели, не уберегли. И ничего, ничего нельзя уже сделать. Тоскливое чувство безнадежности охватило Богатыренко.

— И у нас тут тоже… — продолжал машинист и вдруг с размаху поставил стакан, у него задрожала рука. — Организацию разгромили. Мало кому удалось спастись. На ниточке держимся.

— Что же вы думаете делать? — спросил Богатыренко, пытаясь справиться со своим волнением.

— Соберем своих да закопаемся поглубже. Не может быть, чтобы такой конец. После всего, что было. Вы как считаете?

— Не может быть, — твердо ответил Богатыренко.

— А это кто же, которого взяли? Главный, видать. Пропагандист? — спросил Фоменко. — Он не читинский…

— Пропагандист, — подтвердил Андрей Харитонович, повторив уважительную интонацию собеседника.

— Здесь выручить невозможно, — сказал машинист, словно отзываясь на мысли Богатыренко. — Оружие есть, попрятано. Людей нет. И как выручать? Товарищи ваши в арестантском вагоне. Не иначе, повезут их обратно, в Читу. А вам надо уходить отсюда. Пока не выдали. Теперь много таких охотников объявилось: крупные награды обещаны.

Нет, Андрей Харитонович не мог уйти. Он хотел сам побывать на станции.

Фоменко не стал отговаривать:

— Только переоденьтесь. Приметная одежда на вас. Я приду за вами, как смеркнется.