На суровом склоне

С наступлением темноты Андрей Харитонович, одетый в рваный полушубок и заячий треух, стал ожидать. Прошел час. Никто не приходил за ним. Не в силах сдержать свое нетерпение, Богатыренко вышел за ворота и поднялся на пригорок.

Отсюда хорошо были видны освещенная станция и нарядный, в огнях, поезд генерала Меллер-Закомельского. Сначала шла вереница широких зеркальных окон, бросающих сноп лучей на пути. Потом тусклые окна вагонов третьего класса, где ехали нижние чины, пламя свечей трепетало в фонарях, повешенных над дверью. В хвосте, вероятно арестантские вагоны, слабо освещенные, с наружными постами на площадках и у вагона на платформе.

Сообщения машиниста подтвердились. Поезд готовили к отправке. Кондукторская бригада приняла состав, о чем говорил зажегшийся на последнем вагоне фонарь.

Спокойная привычность этих приготовлений странно противоречила тому, что делалось в поезде.

Андрей Харитонович сам не знал, на что надеется. Но он должен был убедиться своими глазами, что Ивана Васильевича увозят на восток. Там свои, там выручат.

Богатыренко заметил, что возле арестантских вагонов происходит какое-то движение. Он подумал, что это смена караула или снимают наружные посты, готовясь к отправке. Но нет, это было что-то другое. Какая-то спешка, суета… Богатыренко решил пойти на станцию. Он отошел совсем недалеко, когда увидел в темноте бегущего навстречу Фоменко.

— Уходите, вас ищут! — выдохнул он и, отвечая на немой вопрос Богатыренко, проговорил: — Там все кончено. Их расстреляли. У двух сосен, за линией. Уходите, товарищ…

Он смотрел на Богатыренко пристально, словно запоминая, словно раздумывая, придется ли еще встретиться с таким человеком, придется ли обратиться со словом «товарищ».

Почти не хоронясь, Андрей Харитонович стал пробираться в Иркутск. Странное безразличие овладело им. Он двигался механически, иногда мысль о своем долге: рассказать товарищам о гибели Бабушкина — прорывалась через тяжелую, мучительную слабость.

И только раз глубокое его горе вырвалось скупыми, без слез, рыданиями. Он шел по песчаной кромке у самого Байкала. Покрытое ледяной рябью море лежало у его ног, сохранив и в неподвижности своей очертания бегущих волн. Солнце только что село, охватив огнем плавучий архипелаг облаков. В молчании, этого самого тихого на море часа явственно слышалась ни с чем не сравнимая могучая музыка зимнего ледяного Байкала. В ней гремели раскаты грома и залпы орудий, слышались стоны и крики о помощи и нарастающий грозный гул девятого вала. Казалось, было слышно, как могучие воды глубоко подо льдом бушуют, ища выхода в горе и ярости.

Крупной дрожью отзывались на эти звуки мощные лиственницы, но их взволнованный шелест тонул в диком шуме моря.

Человек упал на песок лицом вниз и лежал так, потрясенный, сбитый с ног неизбывной бедою.

В Иркутске привычная осторожность вернулась к Богатыренко. Он не решился идти на известную ему конспиративную квартиру Иркутского комитета, опасаясь провала, и надумал сначала наведаться к адвокату Каневскому, оказывавшему услугу большевикам и предоставлявшему свою квартиру для собраний.

Но Богатыренко пошел не на квартиру Каневского, а в его канцелярию, рассудив, что туда ходит разный народ, а на Андрее Харитоновиче все еще был рваный полушубок и заячий треух.

Письмоводителю Богатыренко назвал фамилию, под которой жил, когда встречался с адвокатом. Его тотчас пригласили к Каневскому. Адвокат, едва поздоровавшись, попенял Андрея Харитоновича на неконспиративный его вид:

— Можно ли в этакой одежде? Ведь сейчас такое время…

Адвокат долго рассказывал об арестах и обысках. Торопливо прибавил:

— Хорошо, что вы не явились ко мне на квартиру. Это просто отлично. Я на подозрении… — Он пожал плечами, как бы говоря: «Что поделаешь, мы все рискуем».

Выговорившись, он наконец спросил, чем может быть полезен.

Богатыренко хотел попросить устроить ему временное укрытие, но раздумал это делать. Он только спросил, не знает ли Каневский судьбы Надежды Семеновны Кочкиной.

Адвокат расцвел:

— Благоденствует! Видел ее на днях на спектакле приезжего театра. Вполне, вполне… Где живет?

Вот этого Каневский не знал. Но уверен, что ее можно найти через известного в Иркутске доктора Березовского, с женой которого Надежда Семеновна почти неразлучна.

Трескотня Каневского, весь его вид, с аккуратно расчесанной рыжеватой бородой, на европейский манер обрамляющей длинное безусое лицо, — все раздражало Богатыренко. Все было в таком вопиющем противоречии с тем, что он только что пережил и чему был свидетелем.

Он вышел, напряженно раздумывая, как связаться с Надеждой Семеновной, видно закрепившейся в Иркутске. Богатыренко решил переночевать на постоялом дворе и завтра начать поиски.

Через полчаса на улице его арестовали.

Прошло много времени, пока он, уже осужденный, на вечную каторгу, смог передать на волю о том, как кончилась жизнь Ивана Васильевича Бабушкина. И еще много времени утекло, пока по нелегальным каналам дошла за границу к Ленину горестная весть о гибели любимого его ученика.

4