На суровом склоне

Было уже далеко за полночь. В вагонном цехе, у верстаков, группами сидели, зажав винтовки между колен, дружинники. Небольшая горсточка солдат сама за себя говорила: это были немногие уцелевшие бойцы революционного гарнизона. Люди с привычной надеждой смотрели на комитетчиков: сейчас будет принято какое-то разумное решение и начнутся действия. Только бы не это томительное ожидание.

Костюшко говорил первым, былая энергия вернулась к нему. Он, казалось, вложил всю силу своего убеждения в слова:

— Посмотрите, товарищи, нас тут немало. И вооружены мы отлично. Вы меня знаете: я никогда не обманывал вас. И сейчас не хочу преуменьшать силу врага. На нас надвигается действительно грозная сила. Но у нас есть преимущество: мы здесь, в мастерских, в своем доме. Здесь наша колыбель и наша крепость. Давайте же защищать ее. Предлагаю драться до последнего.

Столяров настойчиво возражал:

— Предлагаю: оставить мастерские, разделиться на мелкие отряды и повести партизанскую войну против Ренненкампфа. Мы у себя, в родной Чите: она и укроет, и даст нам силу.

— Кто за предложение Григоровича? — спросил Гонцов и пошел между верстаками, считая поднятые руки.

Костюшко последовал за ним и, поворачиваясь то вправо, то влево, тоже считал. Он насчитал всего тридцать восемь рук, поднятых за его предложение.

Антон Антонович опустил голову и быстрыми шагами вернулся к своему месту.

Предложение его провалилось. Вопрос об оставлении мастерских был решен.

Но все ждали последнего слова Антона. Теперь, когда надо было покидать эти стены, каждый впервые почувствовал всю тяжесть последнего шага. Никто не хотел первым сделать его.

— Товарищ Григорович! Ты будешь говорить? — тихо спросил Столяров.

Антон Антонович очнулся от своей задумчивости. Вот они, самые стойкие и мужественные его соратники. Доведется ли им еще соединиться? Он вглядывался в обращенные к нему, искаженные волнением и болью лица людей, и не было для него на свете никого дороже их.

— Товарищи! — воскликнул Костюшко, и слово это такой, скорбью отозвалось в нем, что он с минуту молча стоял перед собранием, опустив голову. — Вы только что сами приняли решение, — наконец заговорил он своим негромким, таким знакомым всем глуховатым голосом. — Давайте расходиться группами по пять-шесть человек. Прячьте оружие и ждите сигнала. Комитет уходит в подполье и будет продолжать работу. Мы еще встретимся, товарищи! Не падайте духом, прошу вас! Не падайте духом!

Он кончил, но никто не двинулся с места.

Антон Антонович растерянно оглядел товарищей, как бы спрашивая, почему они не уходят. За его спиной Столяров вытирал глаза платком.

— Антон Антонович! Прощайся с народом! — негромко сказал он.

— Мы прощаемся с вами… — начал было Костюшко, и не мог продолжать…

Как будто это были самые главные, долгожданные слова, дружинники зашумели и окружили Антона Антоновича.

Он переходил от одного к другому, ощущал прикосновения множества рук, ловил взгляды скорбные, полные тревоги или сочувствия, слышал слова надежды и участия, отчаяния и одобрения… Но не упрека… Нет, не упрека, которого ждал. Это придало ему силы.

Уже светало. Протяжный гудок поплыл над путями, над баррикадой и заваленными мешками стенами — сигнал покидать мастерские.

«Как похоронный звон», — помстилось Костюшко. Верно, о том же подумал Кривоносенко, шедший рядом. Они оба остановились и слушали, как замирает зов гудка на пустой уже площади.

«Начальнику Генерального штаба Палицыну о прибытии карательных войск в Читу.21 января 1906 г.

Имею в распоряжении 16 рот, 2 горных орудия, 12 пехотных, 18 конных пулеметов. Утром 23 приступаем к самым решительным действиям, если 22-го оружие не будет сдано и рабочие не подчинятся законным властям…

Здесь уже находится ген. Полковников, проявивший свою деятельность с самой лучшей стороны; человек он решительный, могущий скоро водворить порядок в области. В Забайкалье обязательно надо двинуть еще одну дивизию. Думаю — после мер, кои мы все принимаем — Сычевский, Полковников и я, — успокоение наступит скоро.

Распоряжением Полковникова арестованы нижние чины 3-го ж. д. батальона, почти сплошь бунтовщики. В массе войска безусловно верны своему долгу.

Ген. Ренненкампф».