На суровом склоне

За авангардом, без жезла, минут через пять двинулись поезда карателей, когда они достигли разобранного участка пути, началась разгрузка артиллерии.

Барон посетовал:

— Читу не видать за сопками…

Он предложил проехать на вершину, чтобы посмотреть на город. Отрядили людей в поселок за санями. «Все поедем!» — сказал Меллер офицерам весело, словно речь шла о пикнике.

Барон уселся в сани, запряженные парой низкорослых забайкальских лошадок, и пригласил Энгельке сесть рядом. Ильицкий верхом поехал за ними.

Ехали по целине, огибая возвышенность. Было солнечно, тихо. Мороз силен, слежавшийся снег не поддавался под полозьями. Не доезжая вершины сопки, барон вышел из саней. Спешились верховые. Отсюда был виден весь город с его кажущимися с высоты игрушечными, рассыпанными в беспорядке домиками, тускло поблескивающими на солнце главами церквей, ледяными лентами рек и темной сторожевой гвардией мощных сосен на противоположном склоне.

— Отменная мишень для стрельбы прямой наводкой, — сказал важно Энгельке.

Положение города, раскинувшегося внизу, вызывало представление о беззащитности, обреченности. Впечатление усиливали дымки от труб, в безветрие прямо подымавшиеся над крышами железнодорожного поселка, и отдаленные мирные звуки: гудки маневровых паровозов на сортировочной и еле слышный звон церковных колоколов.

Мятежная Чита лежала, как в колыбели, спеленатая тонким покровом морозного тумана, доверчиво распростертая внизу, как открытая ладонь.

Подскакал казак с донесением. Прочитав его, барон с досадой вернулся к саням. От благодушия его не осталось и следа: сообщение Ренненкампфа о том, что мятежники сдают оружие, срывало план Меллера. Выждав эффектную паузу, Меллер-Закомельский приказал объявить войскам о том, что была произведена лишь военная демонстрация: Чита сдалась. «И слава богу!» — с деланным благодушием бросил барон.

Меллер-Закомельский вызвал Ильицкого. В салоне поручик встретил Дурново, шепнувшего ему, что генерал в бешенстве оттого, что Ренненкампф не дал ему возможности разгромить Читу.

Меллер-Закомельский, сидя у стола с поставленной на нем клеткой, забавлялся белкой, которую доставили ему на разъезде. Белку звали «революционеркой», ее взяли в вагоне арестованного Павла Кларка.

Кларк был одним из руководителей Читинской революции, и, как сказал барон, «ореол падает и на белку». Зверек был пушистый, холеный, богатая шубка лоснилась. Видно было, что белка не голодала, и кто-то пошутил, что вид у нее совсем не пролетарский.

— Они только поют: «Мрет с голодухи рабочий», — сказал барон. — А никто нигде не мрет, наоборот, плодятся как свиньи.

Барон подал Ильицкому пакет для Ренненкампфа:

— Выезжайте немедленно. Вручите лично.

В Читу поручик прибыл вечером. Поезд Ренненкампфа с усиленной охраной стоял на запасном пути.

Барон никого не принимал. Ильицкому сказали, что у генерала в вагоне состав военного суда, только что приговорившего к казни главных мятежников.

Оторвавшись от поезда Меллер-Закомельского, Ильицкий неожиданно почувствовал какую-то свободу, легкость и вместе с тем смертельную усталость. Он попросил указать ему, где можно отдохнуть.

Молодой розовощекий офицер с красными интендантскими погонами проводил Ильицкого в свободное купе офицерского вагона.

— Я разбужу вас, когда генерал освободится. Только вряд ли это будет скоро.

Интендант близко наклонился к Ильицкому, доверительно и с некоторой гордостью сообщил:

— Положение очень сложное.

— Да? — равнодушно отозвался Ильицкий. — Что же произошло?

— Да как же! — молодому человеку только того и надо было…

Пока поручик снимал с себя амуницию и сапоги, интендант, не переводя духа, вывалил на него, видимо, долго хранимый мешок новостей.

«Губернатор Сычевский… Сычевский… Сычевский…» — то и дело слетало с губ интенданта.

— Позвольте, — Ильицкий резко приподнялся. — Сычевский — губернатор? А где же генерал Холщевников?

— Как, вы не знаете? Сдал шашку Сычевскому и теперь под домашним арестом. Говорят, будет препровожден в крепость.

Интендант готовно, даже с удовольствием стал рассказывать об аресте Холщевникова, об унизительной процедуре сдачи оружия старым генералом, об аресте начальника Акатуйской тюрьмы Фищева.

— Это серьезно, чрезвычайно серьезно, — лепетал интендант. — Говорят, что Холщевникову вменяют в вину содействие бунтовщикам… А дочка его, барышня, выехала в Петербург хлопотать за отца…

Ильицкий слушал невнимательно. Оживление его прошло. Он собрался расспросить интенданта, но в это время Ильицкого позвали к генералу.

Ренненкампф производил внушительное впечатление: большой рост, богатырское сложение, громадные рыжеватые усы. Два «Георгия»: один — в петлице, другой — на шее. Как многие обрусевшие немцы, генерал говорил по-русски преувеличенно правильно, слегка спотыкаясь на букве «с» перед гласными, со склонностью произнести ее как «з»: на немецкий лад.

Убранство вагона было подчеркнуто простое, так же подчеркнуто богат и пышен был иконостас, сверкающий дорогими ризами в золоте и драгоценных каменьях.