На суровом склоне

Короткий, напряженный спор между священнослужителем и осужденным на смерть кончился.

— Немедленно убирайтесь отсюда и не прикрывайте убийств именем Христа! — закричал Костюшко. Он уже потерял самообладание, но не жалел об этом. «Он запомнит, как его прогнали! Он не забудет… И те, кто слышал, — тоже…» — в этой мысли было для Костюшко нечто успокоительное, отвлекающее…

Священник, подобрав полы рясы, уже спускался по ступенькам вагона. В воцарившейся тишине слышно было тяжелое дыхание солдат.

По силе пережитого в эти мгновения казалось, что прошло много часов, даже дней. Между тем было только два часа пополудни. Зимний свет освещал все углы вагона и каждую черточку на горящих необычайным возбуждением лицах осужденных.

Четверо приговоренных к смерти были людьми совершенно разными. Вместе с тем они как бы олицетворяли те разные группы в рабочем классе, из которых черпала свою силу партия.

Трудно было бы представить себе большевистскую организацию Забайкалья, да и всякую другую, без таких людей, как Прокофий Евграфович Столяров.

Трудовая жизнь среди людей, ему подобных, научила Столярова распознавать ложь и обман, в какие бы одежды они ни рядились: окутывались ли они дымом кадила, прикрытые золотыми ризами, звонкими голосами отроков, обещающих покой и радость «на высотах горних», или призывали мнимых друзей к борьбе за копейку. Нет, не за копейку боролся Прокофий Столяров, а за свободную жизнь. И потому политическая борьба стала его уделом.

Слова «труд» и «капитал» не были для Столярова только словами. За ними стояли живые образы хозяев и мастеровых, рабочих и подрядчиков. Долгие годы подневольного труда и лишений наложили свой отпечаток на Столярова, рано выбелили усы, бороду и редкие волосы, избороздили глубокими морщинами лицо и жилистую шею. Спокойный и ясный взгляд придавал значительность его обыденному лицу. Сейчас близость мученической смерти наложила на него тень тяжелого раздумья.

Эрнест Цупсман совсем не походил на своего старшего товарища. И прежде всего потому, что был молод. Не очень ясно видел он в мечтах будущее, за которое боролся. Если страстное желание своей борьбой приблизить это будущее руководило Столяровым, то Цупсмана привела в ряды борцов ненависть к поработителям и жажда сразиться с чудовищем царизма. Он искал подвига. Вся его прежняя жизнь была подготовкой к нему. Дни свободы в революционной Чите были апофеозом жизни Эрнеста Цупсмана, и счастье, пережитое им, никто не мог уже у него отнять.

С беспечностью молодости Эрнест думал: «Люди умирают в восемнадцать лет от чахотки, имея позади лишь вереницу серых дней. Я жил счастливо, бурно, жил, как хотел жить, как мечтал… И вот теперь умираю…» На что же жаловаться? Враг захватил его на поле битвы, с оружием в руках. Он сопротивлялся, но противник был сильнее и одолел. Эрнест не ждал пощады палачей.

Таков был Цупсман. И в таких, как он, тоже нуждалась организация революционеров.

Антон Антонович Костюшко был человеком иного склада. Костюшко был гребнем волны, девятым валом революции.

Испытанный вожак, душа организации. Без таких, как он, она не могла бы существовать.

Четвертым был Исай Вайнштейн.

Спустя много лет историки, вглядываясь в окутанный дымкой времени образ молодого человека с тонкой шеей и темными печальными глазами, склонны, может быть, будут заключить, что задумчивый и тихий этот юноша оказался случайно среди осужденных неправедным судом Ренненкампфа. Они предположат, что карающая десница генерала, как суховей, выжигающий поля, как ветер, равно срывающий листья с могучих деревьев и слабую травинку при дороге, раздавила робкого юношу вместе с могучими его товарищами.

Верно ли это? Разве случайно шли в шеренге борцов и такие, еще не закаленные жизнью юноши? Его учили жизни и борьбе. Но он еще не окреп. И теперь его учили достойно умереть.

Да, умереть, как и жить, надо было достойно. И так же как жизнь требовала непрестанной борьбы и была немыслимой без этой борьбы, так и за достойную смерть надо было бороться.

Костюшко кинулся в эту борьбу со всей своей страстностью. Теперь, когда попытка побега потерпела крах и с вопросом о жизни было покончено, Костюшко стал готовиться к смерти.

— Великие идеи побеждают смерть и страх перед ней. Наша смерть должна внушить страх палачам, — говорил Костюшко. — Я скажу речь солдатам. Мне не смогут помешать. А то, что говорится под дулом оружия, западает в души…

Столяров заметил просто:

— Я говорить не мастак. Но в смертный час скажу народу, за что кладу голову.

Нет, Эрнест ничего не сможет сказать! Только проклятия, только проклятия…

— А ты, ты молчи. Молод ты, робок, — мягко внушал Столяров Вайнштейну. — Мы и за тебя скажем.

Но и Вайнштейн стал иным. Как взрослые, сильные птицы в перелете поддерживают своими мощными крыльями неокрепшего птенца, так орлиная стая его товарищей поддерживала дух молодого человека.